Что посмеешь, то и пожнёшь

– А куда денешься? Идёшь… Так и танцюешь со столбами… Го-орькая каторжанция… А ну нянчить такую дуру машину всейкий день!? Да она ещё без глаз, нарежет тебе чёрте чего. Потому до того, как поднести её к кусту, зорко осмотри куст, где какая бузина, папоротник там иль ещё какая сорная глупость – счахни с куста, подчисть его… Ну… Хорошо, плохо ли, а грузинский чаёшенька шёл. Но вот накрыла нас перестройка… Там… Ещё хужей… Отплюнулась Грузиния от России… Как ото не по-людски начиналось… Огнём да страхом скидали до кучи нам цэй Советский Союзище. И шо? Как криво сляпали, так оно и разляпилось на старые куски. На огне да на страхе вдолгую ль шо уживёт?.. Так вот, значится, отскокла Грузиния от России, как сытая горошинка от стенки, и пришла нашему чаю полная смерть.

– Даже так?

– Та-ак… Грузиния хóроше кушала с широкой русской ладонушки и хлебушек, и масличко, и всё прочее… На русском токе хóроше работали машины в русских руках, работала чайная фабричка. Русский ток гнал воду из Супсы, поливал чайные плантации. И вдруг всё пало! Как с обрыва кто столкнул. Стал ток идти с перебоем. И пришла совхозу смерть. Чай вовремю не убрал, чудок перестоял… Это уже не чай, а лешева облицовка. И покатилось всё кувырком… Не работают чайные машины… Стоит чайная фабрика… Чай задичал… И вот, Тоник, то, за шо бились репре… репрессированные батьки… Твои батько с мамкой, я со своим Митькой… Мы в тридцатые корчевали здесеньки леса, сушили болотины, везде растыкивали чай… А наши дети, – мой же Колька! – теперь вот этот самый чай под огороды вырубают! Какие страхи… Русские поставили на ноги совхоз… Обихаживали… И… И русские же плохие… Нас и раньше здешняки не душили любовью. А зараз… Кипячёно косоурятся, косоурятся… И съехали все русские, кому было куда ехать по Россиюшке… Остались гнилушки, кому некуда податься… Такие, как вот я… От нас ни жару ни пару… Но и мы ждём своего близкого часу… Нам тоже отъезжать, да невдалече, под дорогу в питовнике… Там Боженька примае всех… В паспорта не заглядае, не спрашуе, хто ты… Русский, грузинец?.. Не стало в совхозе русских – не стало в совхозе и жизни… А грузинец в работе разь особо сине горит? Зато винцо, песенки да пустодевки… Это ему мёдом по сердцу. Да чаю не этот медок нужен! Померла в Насакиралях жизня… Вот так… И куда от этого денешься?

Она горько замолчала.

Я не знал, что ей сказать.

И тоже молчал.

Наконец, на долгом вздохе она снова заговорила:

– Без русских помер чаёк… Померла в Насакиралях жизня… Жали что… Померли наши какие труды… Считай, в Насакиралях чаю уже нема. А остался кой да где на стороне, при домах… у редкого частника. Вручную ото ирвуть… Вручную протирают и сушат кто по-под койкой, кто на чердаке. И на баночки продають по базарям. А кто поразворотистей, на продажь гонять аж на Кубань. Наш русский рублеюшка понаваристей их ларька[409]…

Она помолчала, отдохнула и тихо зажаловалась:

– Слабость… Совсем на свале… До угла, хворушка, ползма не доползу… Ты не знаешь, Тоник, чем я Бога огневила? Лёньку взяв… Сына старшака… У тридцать пять годов… Самэ жить та жить… Хозяина восема вжэ лет як прибрал… Похоронетые рядома… Як я ни просюсь… Не бере…

– Это чего ты, Солёниха, там такое плетёшь с огнёвой болести? – шумнула от соседнего крыльца бабка, мыла с ножом кастрюлю. – Это куда ж ты, горюха, так дужэ просисся? И с кем ты тама?.. Голос навроде-ка из знакомских…

– Та Польки Долгихи младшенькой. Иди-но, Лещиха, поздоровкайся та повидайся… А то тебе, молодёна, великий грех на веку будет.

Баба Надя бельмасто пошла на голос.

Она видела совсем плохо.

– Ах, Тошик, Тошик… Молодец… Значится, не забуваешь наш пятый да нас, чайных гнилушек… Як тамочки мамка? Бачить?

– Мама померла, – тихо ответил я.

Баба Надя меня не услышала. Продолжала своё:

– А я… Тошик! Ты таку дурошлёпку бачил? Вся оглохла… Вся сослепла, а не помираю. Всё не как у людей. Ты попервах помри, а тама и слепни. А я сослепла вся и жива. Всё не как у людей… Уроде ще недавно молоди булы… Леса туточки невпролазь… корчувалы… Болота сушили да чай втыкали. Без нас, без русского дурака, рази б завёлся туте чай? Были б те ж глушь да дичь, что и даве. Чай е… Все мы в той гадский чай ушли… А игде твий батько? А игде Семисыновы? Анис та Аниса? Средь бела дня пропали… Как в воду пали… За вольное слово так покарать людей… Анис и твий батько товаришували як… Больши дружбаны булы. В вечер, було, сядуть на крыльце… Поють… А отпели…

– Дедушка Федя дома?.. – с опаской глянул я на их окно.