Что посмеешь, то и пожнёшь

– Перестройка – мать родная,
Хозрасчёт – отец родной.
На хрена родня такая,
Лучше буду сиротой.

Ох, господи… «Лишить человека ума очень легко, лишить дурости невозможно»… Вот шо… Да шо мне его яблоки? Я свои хотела… Я, Тоша, что попрошу… Как во все приезды, по старой детской дружбе ты на ночь пошатаешься к Юрке в центру. Идти можно сюдой, как обычно. А можно и через четвёртый, через питовник. Так дажно ближей до Юрки будет… Мимо Федюшки… Я дам кулёк орешков, яблочков, яичек… Передашь?

– О чём речи…

Нижней травяной дорогой побрели мы с Валентиной мимо задичалого лужка, где когда-то резались в футбол с пацанвой с четвёртого, мимо питомника…

В сетке солнцами пылали баб Надины яблоки, тянули из памяти печальные картинки из давних дней…

С бугра, из жутковатых еловых зарослей, сиротливо глянул свежий брусок креста, и мы свернули влево с гравийной шоссейки.

Кладбище было опутано проволокой. Для надёжности по верху пустили колючку. Раскляченные старые воротца, сбитые из слег, поникло приоткрыты.

Чуть выше вприжим с кладбищенской проволокой сутулился сумрачный домина.

Во дворе скакали в хороводе вокруг зевающей собаки чёрные, закопчённые тарзанята.

Куры греблись у ближних крестов, сбочь в луже охала хавронья.

Неужели больше негде было сесть этому пришлому думовладельцу?

Сколько помню, совхоз хоронил в соседнем селе. В Мелекедурах. Там кладбище обнесено чугунной витой ажурной оградой. Свиньи не трутся о кресты.

В совхоз понавезли несчастных аджарцев, выселенцев с-под турецкой границы. Жестоко повыкидывали их из родных гнёзд. Властям показались они ненадёжными. Слишком горячо горели глазки в турецкую сторону. Их сюда и столкали. «На перевоспитание». Чтоб чуток поостыли…

Конец двадцатого века…

Конец чёрного, могильного советского века…

Советы надёжно валятся. Вышло их время. Но и сейчас, в предсмертной агонии, Советы всё перевоспитывают неугодных, перевоспитывают, перевоспитывают… За семьдесят три года никак не угомонятся… Чёрный, могильный советский век…

Стали Насакирали числом поболе. Заимели свой сельсоветишко. А потому заимели и право на своё кладбище.

Теперь хоронят наши у себя вот здесь. У питомника.

На горке, совсем рядом чайная фабричонка.

Непокойно было живущим тут, под дорогой, от этой грязнухи. Она вечно гнусавила на всю округу день-ночь, вечно заливала мазутом всё сущее в несчастной нашей речонке Скурдумке.

Но сейчас фабричка молчит. Без русского тока молчит…

Умерла…

Кресты, кресты, кресты…

Как взмахи рук в беде зовущих.

Эти кресты – Россия, навеки покинутая на чужбине.

Остановись, прохожий,
Помяни наш прах.
Мы у себя дома,
А ты еще в гостях.

Познахирин Иван Иванович

1926 – 1972

Клыков Иван Лупович

1913 – 1980

Уткин Андрей Алексеевич

1908 – 1973

Уткин Николай Андреевич

1930 – 1979

Третьяков Афанасий Маркович

1902 – 1982

Соленый Леонид Дмитриевич

1940 – 1975

Соленый Дмитрий Дмитриевич

1905 – 1982

Чочиа Ермиле Яковлевич

1896 – 1979

Косаховский Сергей Данилович

1922 – 1987

Нет, не уйти мне от этих могил…

Бочаров Иван Лукьянович

1908 – 1976

Бочарова Дарья Андреевна

1918 – 1987

Лещев Федор Николаевич

1913 – 1983

Простаков Тимофей Андреевич

1916 – 1975

Комиссаров Иван Федорович

1937 – 1984

Сербин Петр Иванович

18. 08. 1910 – 8. 02. 1988

Половинкин Филарет Федорович

1900 – 1981

Половинкин Иван Филаретович

14. 06. 1925 – 11. 06. 1989

Всего-то на немножко опоздал я, дядя Ваня…

Всего-то на пустяк…

В молодые дни мои при встречах вы не бежали обнимать меня, я не бежал обнимать вас. Но стоило мне уехать из Насакирали, как всё перекувыркнулось кверх кармашками. Не пойму досегодня, почему гостевой стол стал сводить нас? Стоило мне приткнуться на ночь то ли у Клыковых, то ли у Бочаровых, то ли у Семисыновых, как вы с Груней выцарапывали меня к себе.

Я до того рассмелел, что в прошлый приезд уже сам пришлёпал со станции прямо к вашим.

Вы были в совхозной больнице.

Колодезное радио быстрее всяких ног донесло до вас весть, и вы убежали из больницы.

Я сидел ел.

Незаметно, на пальчиках, вы подкрались со спины… Ёжик без ножек… Ваша стерня до сих пор жжёт мне щёку. И кто же знал, что то был последний ваш поцелуй?

– Почему вы в больнице? – спросил я. – Что с вами?