Что не так с этим миром

Скажут, что ни один самый ярый эволюционист на самом деле не попросит нас стать в какой-то мере нелюдьми или копировать животных. Прошу прощения, но именно к этому призывают не только самые ярые, но и некоторые из самых покладистых эволюционистов. В новейшей истории сложился заметный культ, который справедливо претендует на роль религии будущего, то есть религию немногих слабоумных людей, кто живет будущим. Для нашего времени характерно, что нам приходится искать своего бога под микроскопом, и наше время мечено явным обожанием насекомых. Конечно, как и большинство вещей, которые мы называем новыми, это совсем не новая идея; ново только само идолопоклонство. Вергилий серьезно относится к пчелам, но я сомневаюсь, что он бы заботился о пчелах с той же тщательностью, с какой писал о них. Мудрый король велел лентяю присмотреть за муравьем – очаровательное занятие для лентяя. Но в наше время зазвучал совсем иной тон, и не один великий человек, а бесчисленное множество умных людей сейчас всерьез предлагают нам изучать насекомое, потому что мы хуже него. Старые моралисты просто взяли добродетели человека и довольно декоративно и произвольно распределили их среди животных. Муравей был геральдическим символом трудолюбия, так же как лев – храбрости или, если уж на то пошло, пеликан – милосердия. Но если бы средневековые люди убедились, что лев не отважен, они бы оставили льва в покое и сохранили бы храбрость. Они сказали бы, что, если пеликан не проявляет милосердия, тем хуже для пеликана. То есть старые моралисты позволяли муравью олицетворять собой человеческую мораль, но они бы ни за что не позволили муравью отменить нравственность. Они использовали муравья для олицетворения прилежания, так же как жаворонка – в качестве символа пунктуальности; они смотрели вверх на машущих крыльями птиц и вниз на ползающих насекомых, извлекая простой урок. Но мы дожили до того, что получили секту, которая смотрит на насекомых не свысока, а снизу вверх; которая, как древние египтяне, просит нас, по сути, встать на колени и поклоняться жукам.

Морис Метерлинк[187], бесспорно, гений, а гений всегда имеет при себе увеличительное стекло. В ужасном кристалле его линзы мы видели пчел не как маленький желтый рой, а как золотые армии и иерархии воинов и королев. Воображение постоянно всматривается и идет все дальше по проспектам и перспективам пробирок науки, и каждый воображает неистовую инверсию пропорций: уховертку, шагающую по гулкой равнине, как слон, или кузнечика, ревущего над нашими крышами, будто огромный самолет, несущийся из Хартфордшира в Суррей. Кажется, что во сне мы входим в огромный храм энтомологии, чья архитектура основана на чем-то более диком, чем руки или спины: ребристые колонны имеют вид ползучих тусклых и чудовищных гусениц, или купол – звездный паук, страшно свисающий в пустоте. Одно из современных инженерных чудес внушает нам безымянный страх перед преувеличениями подземного мира – любопытная изогнутая архитектура подземной железной дороги, обычно называемой двухпенсовой трубой[188]. Эти приземистые арки без прямой линии и колонн выглядят так, словно они проделаны огромными червями, которые так и не научились поднимать голову. Это тот самый подземный дворец Змея, духа, меняющего форму и цвет, заклятого врага человека.