Чосер

Английская поэзия ранее не знала ничего подобного этому, не владела стихом столь

величественным и одновременно легким, свободным и мелодичным. Чосер являлся великим

экспериментатором. Он ввел в английскую литературу “королевскую строфу”, которой

пользовались потом в течение трех столетий поэты “высокого стиха”. Мы уже отмечали

мастерство, с каким он приспособил к английскому стиху Дантовы терцины, опередив тем

самым “эксперименты” Томаса Уайетта почти на два столетия. В эпоху Чосера язык

отличался особой гибкостью и непредсказуемостью, осваивая лавину хлынувших в него

новых элементов, он был в высшей степени податлив – богатый, неустоявшийся, менявшийся с каждым новым поколением говоривших на нем. Чосера, как и Шекспира, породил и привел в поэзию настойчивый зов, гул этой всепоглощающей среды.

Строфика “Птичьего парламента” – форма универсальная, в руках Чосера допускающая

и введение в поэзию вопиюще ярких просторечий, и использование языка улицы.

Кукушка, утка, гусь кричали:

“Кек-кек”, “га-га”, “ку-ку”.

Сюжет поэмы незамысловат. Приведенный в храм Любви поэт затем оказывается на

близлежащей поляне, куда на Валентинов день слетаются разнообразнейшие пернатые для

сватовства и заключения браков. За орлицей увиваются целых три ухажера – орел

королевской породы и еще два самца; они клянутся ей в верности и вечной преданной

любви, постоянно прерываемые грубыми криками более низкородных птиц, которых

утомили долгие речи, бесконечность церемонии: “Довольно!

Хватит! Закругляйтесь! Не стоят мухи дохлой ваши речи!” Орлица просит года

отсрочки, чтобы понять свое желание, и Леди Природа соглашается повременить, уступая ее

нерешительности. Поэма оканчивается хвалой лету:

Восславим же мы лето, когда солнце

Прогонит тьму и зимней ночи холод.

Рассказчик отправляется к себе и возвращается к прерванному чтению. Таким образом, общественное событие – подготовка королевского бракосочетания – становится поводом к

созданию очаровательной шутливой поэмы.

“Птичий парламент” важен и как этап в поэтическом становлении Чосера. Уже было

указано на то, что метрика Чосера зиждется на октавах Боккаччо, а описание храма в поэме

имеет источником соответствующие куски боккаччиевской “Тезеиды”. Если бы в Милане

Чосеру не попались рукописи Боккаччо, английская поэма не была бы написана. Между

двумя поэтами существуют и другие точки соприкосновения и сходства. Родным отцом

Боккаччо был мелкий итальянский негоциант, и связи его с королем неаполитанским

Робертом облегчили пятнадцатилетнему юноше путь ко двору анжуйского герцога. Сходный

путь проделал и Чосер: из среды городских купцов и ремесленников – в круг аристократов.

Боккаччо вскорости очутился при неаполитанском дворе, где и обрел свое литературное

призвание, став профессиональным рассказчиком, развлекавшим изысканную придворную

публику. Он сочинял “видения” и романы о fine amour и, что более всего примечательно, сочинял их на местном наречии. Сходство, таким образом, налицо. Неведомо для себя и оба

одновременно, и Чосер, и Боккаччо, явились на мощной волне изменения во вкусах и

чувствованиях.

И, что еще интереснее, Боккаччо был тем писателем, с которым Чосер вступил в

негласное соревнование. Или, лучше сказать, в спор, приспосабливая для поэзии родной

английский язык и испытывая его возможности. Он поубавил боккаччиевскую склонность к

непристойностям, умерил стилевые излишества итальянца, насытил произведение иронией и

юмором, тем самым намеренно изменив настроение и тон и соединив трагедию и комедию в

единый сплав. Сделав упор на характеры, он придал поэзии элемент театральности, драмы, став и в этом зачинателем национального стиля.

Глава восьмая

Кровавый мятеж

Жизни Чосера свойственна как бы двойная перспектива, сходная с оптической

иллюзией. Личность поэта яснее видится в деталях, в событиях мелких, в то время как с

полотен масштабных он словно устраняется. О современных ему исторических событиях он

не написал ни строчки. Возможно, это естественный результат его скрытности, стремления

стушеваться, уйти в тень, хитро соблюдая нейтральность.

Так, Чосер предстает в официальных документах от февраля 1381 года, где он назван

поручителем за богатого лондонского купца Джона Хенда, торговца мануфактурой, приобретшего, по-видимому, незаконно, землю в Эссексе; за будущее примерное поведение

купца

Чосер

выразил

желание

поручиться.

Интересно,

что

среди

прочих

облагодетельствованных подобным его ручательством был и человек, которому Чосер

впоследствии посвятил “Троила и Хризеиду”. Человек этот, звавшийся Ральфом Строудом и

являвшийся философом и поэтом, жил в тот период над Олдергейтскими воротами в

точности на тех же условиях, что и Чосер над Олдгейтскими. Он был юристом и

парламентским приставом, как Джон Гауэр, и принадлежал, в общем, к тому же кругу

ученых горожан-законников и купцов, к которому принадлежал и Чосер. Люди

обеспеченные, успешные и образованные, сделавшие карьеру благодаря хорошему

воспитанию, и составляли наиболее взыскательную часть Чосеровой аудитории.