Чочара

Короче говоря, он как бы случайно обронил, что, пожалуй, мог бы продать нам сыру, и мы пошли за ним к его хижине. Сперва он загнал овец в другую, соседнюю, хижину, пропуская их по очереди одну за другой и зовя по именам — Беляночка, Толстушка, Капризуля, Светлоглазка и так далее, а затем запер за ними на замок дверь и ввел нас в свою хижину. Она была точь-в-точь такая же, как и хижина, в которой жил Париде, только побольше, и не знаю почему, может, из-за не очень-то любезного приема, она показалась мне еще более убогой, пустой и холодной. Вокруг такого же очага, на таких же лавках и чурбанах сидели женщины и дети. Мы тоже сели, а пастух первым делом, сложив руки ладонями вместе, начал молиться, и все, даже дети, последовали его примеру.

Увидя, что они все молятся, я очень удивилась, потому что крестьяне, по крайней мере в наших местах, молятся редко и только в церкви; но я вспомнила, что он говорил мне про евангелистов, и поняла — не такие они, как мы, верят как-то по-другому. Микеле казался заинтересованным, и лишь только молитва была окончена, спросил их, как это они стали евангелистами, — видно, он знал, что означает это слово. Крестьянин ответил, что он и оба его брата работали в Америке и там встретили одного пастора-протестанта, он-то их и уговорил стать евангелистами. Микеле спросил его, какое впечатление на него произвела Америка, и он ответил:

— Сели мы в Неаполе на судно и высадились в маленьком городке на тихоокеанском побережье, а потом поездом доехали до больших лесов — мы ведь нанялись работать лесорубами. Ну, так вот, если судить по тому, что я видел, там страшно много лесов.

— Ну, а города-то вы видели?

— Нет, только тот, где мы высадились, — маленький городишко… два года мы проработали в лесах, а потом той же дорогой вернулись в Италию.

Микеле, казалось, это и удивило и развеселило. Он потом сказал мне, что в Америке — большущие города, а они ничего там не видели, кроме деревьев, и думают, что Америка — сплошной лес. Мы еще немного поговорили об Америке, а потом, когда уже начало темнеть, я напомнила насчет сыра. Пастух пошарил где-то под соломенной крышей и извлек оттуда две маленькие пожелтевшие головки козьего сыру, без околичностей сказав, что если мы хотим их купить, то вот они стоят столько-то. Услышав цену, мы даже подскочили от удивления — она была неслыханной даже по тем голодным временам. Я сказала:

— Не из золота ли твой сыр?

Он важно ответил:

— Нет, лучше, чем из золота. Золотом сыт не будешь, а сыр насытит.

Микеле язвительно спросил:

— Это что, Евангелие вас учит брать такие цены?

Он не ответил, и тогда напала на него я:

— Вот только что там, в пещере, сестра Тереза говорила, что Бог учит людей помогать друг другу. Нечего сказать, хорошо вы помогаете ближнему.

С тем же наглым видом, совершенно невозмутимо он ответил:

— Так ведь сестра Тереза другой религии. Мы не католики.

— А что значит, по-вашему, быть евангелистом? Драть втридорога со всех католиков? — сказал Микеле запальчиво.

А он все так же серьезно:

— Быть евангелистом, брат мой, — значит соблюдать заповеди Евангелия. Мы их и соблюдаем.

В общем, на все у него был наготове ответ, и столковаться с этим кремнем было нелегко. Потом он сказал:

— Если хотите, могу продать вам жирненького ягненочка… на святую Пасху… у меня есть ягнята килограммов на шесть… недорого с вас возьму.

Тут я подумала, что, в самом деле, приближается Пасха и ягненок был бы очень кстати. Спросила я у него цену — и опять подскочила от удивления: он запросил столько, что за эти деньги можно было купить не только ягненка, но заодно и родившую его овцу. Вдруг Микеле не выдержал и сказал:

— Знаете, кто вы все, евангелисты? Самые настоящие спекулянты и кровопийцы.

А тот:

— Успокойся, брат мой, Евангелие учит, что люди должны любить друг друга.

Наконец, отчаявшись, я сказала ему, что куплю у него головку козьего сыру, если только он немного уступит. Знаете, что он ответил?

— Уступить? Нет, это цена недорогая, дешевле никак не могу продать. Уж лучше, сестра моя, откажись от сыра, потому что, если купишь его по моей цене, будешь ты на меня сердиться, а если я тебе его продам по твоей цене, буду на тебя сердиться я. А ведь Евангелие учит, что люди должны любить друг друга. Оставим это дело и будем по-прежнему относиться друг к другу с любовью.

Не послушалась я этого его совета и без конца с ним торговалась, но он стоял на своем, и убедить его не было никакой возможности. Когда я его припирала к стене, доказывая, что он грабитель, евангелист отделывался каким-нибудь евангельским изречением вроде:

— Не дай обуять себя гневу, сестра моя… гнев — это тяжкий грех.

В конце концов я заплатила запрошенную им бешеную цену, добившись лишь того, что он дал в придачу ломтик свежей брынзы, которой мы тут же закусили с несколькими кусками хлеба. Затем мы собрались в дорогу, и хотя попрощались с ним весьма холодно, он, стоя у двери, напутствовал нас словами:

— Да благословит вас Бог!

Тут я про себя невольно подумала: «Чтобы вас всех черти забрали и утащили в ад!»