Чистый кайф

Он упрямо помотал головой:

– Мне аккордеон нужен позарез. Я свалить отсюда хочу. А во Пскове без инструмента не прокормиться.

– Ты же еще играть не умеешь.

– Научусь. – Он снова занес над белой смертницей свой топор.

– Хорош! Будет тебе инструмент.

Малой замер, настороженно глядя на меня. Курица у него под рукой моргнула два раза и тоже вроде как удивилась. Почуяла новое биение жизни. Смотрит в мою сторону. Куриный мессия явился.

Спаситель кувякушек, епта.

– Где возьмешь?

– Сам сделаю.

– Са-а-ам?

– Да легко. От родного не отличишь.

Когда я объяснил ему, что потребуется для сотворения нового аккордеона, он повел меня в огород. Мы прошли мимо дохлой поленницы, стукнули калиткой на брезентовых петлях, продрались через огромный куст крапивы, поскользнулись в канавке для помоев, миновали грядки, вяло заросшие чем-то непонятным, и остановились у туалета.

– Вот, – сказал Вадик и указал на покосившееся строение под куском старого шифера.

День стоял солнечный, поэтому все, что росло в огороде, включая крапиву, нагрелось к этому времени, и воздух был терпким от запахов деревенской зелени. Но домик под шифером все же умудрялся вносить свой неповторимый флоу в эту симфонию летних ароматов.

– Что вот? – пожал я плечами. – Мне туда не надо.

– Ты же сказал – фанера нужна. Вот тебе фанера.

Левую боковую стенку сортира покрывал почерневший от времени, дождей и вони кусок того, что мне действительно было нужно.

– Блин, ну не из сральника же.

– Другой нету.

Я нюхнул воздух еще пару раз и кивнул малому.

– Тащи отвертку. Снимать будем. Говно искусству не помеха.

Через десять минут фанера была аккуратно снята. В стене туалета на ее месте зияло приличное такое отверстие.

– Это зачем? – спросил я.

– Михеев на свидание приходил.

– Кто?

– Палатку у станции держит. Я думал – хороший для мамки жених. У него жена в Питер сбежала.

– А он сортир вам разнес?

– Нет. Спирт «Рояль» притащил и сам всю бутылку выжрал. Потом на толчке уснул. Мамка сказала – провалится, утонет. Пришлось выпиливать.

– А чего дверь не выбили?

– На ней шпингалет хороший. Я на него две недели копил. А фанера была. Рудик оставил.

– А это кто?

– До Михеева был жених. Животом маялся.

– Короче, я понял. Хватит инфы. Скажи лучше, как теперь в туалет ходить будете?

Я показал ему на дыру.

– Мне по фигу, – малой звучно сплюнул. – А мамка пусть мается. Сама виновата.

И пошел к дому такой крутой. У него теперь свой инструмент будет.

Оставленную неким Рудиком фанеру пришлось подпилить с одного бока, потому что там она подгнила, и запах сортира в ней чутка задержался. Но в целом по размеру она для моего замысла подходила.

– Карандаш в доме есть? Лучше химический.

Вот тут Вадик заподозрил неладное:

– Ты рисовать его, что ли, будешь? На фига мне рисованный аккордеон?

– Малой, не тупи.

– Он же не играет!

Пацан вскочил с корточек и убежал в дальний конец сарая. До этого смирно сидел, смотрел, как ножовка кромсает фанеру. Терпеливо ждал чуда.

– А тебе зачем, чтоб играл? Ты сначала кнопки и клавиши все запомни, когда чего нажимать, – оно потом само заиграет. И соседям мешать не будешь. Можно хоть всю ночь наяривать, никто не почешется.

– А настоящий когда? – у него в глазах и в голосе полный облом.

Жизнь кончилась.

– Будет тебе настоящий. Ты же научиться хотел – ну вот пока научишься. Зацени – как удобно.

Я взял подпиленную фанерку и пробежался по ней пальцами. Самое начало марша Мендельсона сыграл.

А он будто услышал. Притих и так внимательно на мои руки смотрит. Видать, сильно учиться хотел. Ну, и мамку замуж – опять же.

Клавиши по длине не вошли. Многовато все-таки отпилил. Получились какие-то короткие. Зато кнопки аккомпанемента смотрелись очень даже себе. Яркие, синие, крупнее, чем настоящие.

– По таким не промажешь, – сказал я. – Только дай им подсохнуть, не тычь пока пальцами. И рот сходи прополощи – у тебя весь язык синий.

– На себя посмотри, – засмеялся пацан.

Пока слюнявили химический карандаш, перепачкались оба. У малого синька даже на лбу и щеках.

– Слышь, фуфел, – он мне говорит. – А чо эта московская? Из-за тебя тут живет?

Я ему:

– А с чего интерес вдруг? Поджениться задумал?

Вадик опять важный такой стал. Как в огороде, когда решил, что я ему настоящий аккордеон замастрячу.

– Ну, так-то мне пока некогда… А в целом я бы, конечно, с ней замутил. Ничо такая. Нормики.

Я засмеялся:

– Нормики?! Иди рожу мой.

Он ушел, но через пару минут вернулся. В руках подушка.

– Смотри, – говорит.

И чмокнул ее губами. Потом показал мне, а там уже штук пять синеньких поцелуйчиков.

– Красиво?

– Не отстирается же, – сказал я. – Мать заругает.

– Ну и что. Дай карандаш – надо еще сделать.

Пока он эти принты наносил, в сарай заглянула его мамка.

Я говорю:

– Здрасьте.

Она смотрела-смотрела на него, а потом давай смеяться.

– Дурак ты, Вадя, – говорит. – И не лечишься.

* * *

На следующий день малой со своей фанеркой пришел в монастырь. Встал у меня над душой на краю ямы и начал выедать мозг. Он решил, что я показал ему не ту музыку.