Чистый кайф

– Ну какая «Темная ночь»? Слышь, фуфел! Я с ней ничо не заработаю. Кто щас такое слушает? Давай Титомира. Или «Лондон, гудбай». За такое нормально отваливать будут.

Я присел на свежую опалубку и перевел дух.

– «Лондон, гудбай» – это старье.

– А «Темная ночь» не старье?

– Нет. Ее всегда слушать будут.

Пацан недоверчиво хмыкнул, а потом презрительно скривился:

– Да сам не умеешь, наверно.

Я поднялся и снова надел верхонки. С тех пор, как сибиряк мне их подогнал, работа шла намного быстрей. Без них рукам давно наступил бы трындец.

– Не врет твоя мамка, малой. Ты ее слушай.

– Чего? – Он присел на корточки.

– Дурак ты, вот чего.

Я хотел вернуться к работе, но тут рядом с пацаном на краю ямы появилась Юля. Лоб нахмуренный, глаза серьезные.

Как сговорились, чтобы не дать мне работать. А я к концу недели планировал хотя бы треть старого фундамента подлатать.

– Я уезжаю, – сказала она. – Пришла попрощаться.

– В добрый путь.

– А куда уезжаешь? – вмешался пацан. – В Москву к себе или еще куда?

– В Москву, – ответила Юля.

– Слышь, московская, меня с собой не возьмешь? Мне тоже в Москву надо.

– Ты вроде в Псков собирался, – сказал я.

– Да какая разница. В Москве по-любому на улицах подают больше.

– Не бери его, – улыбнулся я Юле. – Он еще играть не умеет.

– Э, фуфел! – закричал на меня пацан. – Это ты не умеешь!

Я подхватил с земли комок мягкой глины и швырнул им в мальчишку. Увернувшись, тот на всякий случай отскочил куда-то назад и продолжал выкрикивать оттуда все, что он обо мне думал.

– А ты меня так и не вспомнил? – спросила Юля, не обращая внимания на пацана. – Мы же с тобой встречались в Ростове.

– Нет, – сказал я. – Там много народу было во Дворце спорта, если ты про этот концерт говоришь. К тому же я загашенный был.

– Не про этот.

– А где тогда? Ты еще раз в Ростове была, что ли?

– Нет. Тогда же.

Я подумал немного и помотал башкой.

– Извини, – говорю. – Я не помню.

– Ладно, неважно… – Она хотела сказать еще что-то, но тут у нее за спиной поднялся кипиш.

Пацан, который, видимо, недалеко убежал со своей фанеркой и ждал, когда ему покажут «Лондон, гудбай» или Титомира, начал кричать кому-то «пидор» и, судя по звукам, швыряться камнями.

– Там Шнырик показался, что ли? – спросил я у Юли.

Она обернулась и кивнула.

– Да, племянник этот моей бабуси, или кто он там ей. Аккордеон у нее недавно забрал.

– Я в курсе.

Недалеко от моей ямы завязалось форменное сражение. Снаряды в виде кусков битого кирпича летели в одну и в другую сторону. Шнырик, судя по всему, принял бой и стал отстреливаться. Юля сначала присела, а потом вообще сползла ко мне с кромки.

– Перепачкаешься, – сказал я.

– Да пофиг, – ответила она. – Весело у вас тут.

Большой обломок стукнулся в кучу земли на краю ямы и отлетел вниз. Юля едва успела отпрыгнуть в сторону.

– Э, упыри! Хорош! – заорал я, выбираясь из ямы.

Вадик замер с куском кирпича в поднятой руке, а Шнырик спрятался за толстым стволом дерева.

– Завязывай! А то не будет тебе ни Титомира, ни «Темной ночи», – пригрозил я пацану.

– Отцу Михаилу пожалуюсь! – крикнул Шнырик из своего укрытия. – Водишь тут всяких!

Когда вышли за монастырские ворота, Юля остановилась.

– Дальше не ходи. У тебя работы много. И так отвлекла.

– Ладно, давай.

Мы помолчали. Она почему-то не уходила. На колокольне ожили малые колокола. Потом ударил благовестник.

– Что это? – спросила Юля.

– Трезвон. К вечерне зовут.

– А может, со мной? – сказала она. – У отца связи есть в шоу-бизнесе. Он больших людей из ЭмТиВи знает.

– Везет ему.

Она вздохнула:

– Ну, как хочешь. Если будешь в Москве – звони. Вот мой номер.

Я убрал в карман протянутую мне бумажку.

– Пока. – В ее голосе было больше вопроса, чем прощания.

– Пока, – ответил я.

Через минуту она скрылась за густым кустарником, растущим там, где дорога поворачивала к деревне. И тут я ее вспомнил. Это была та самая девчушка, которую Майка почему-то не тронула, когда била всех остальных фанаток, и про которую тогда мне сказала, что никогда в жизни с такими девушками мне не быть.

«Для тебя это примерно как космос для таракана», – так она, кажется, тогда определила мои шансы.

Получается, угадала.

Трезвон на колокольне смолк. Я повернулся и пошел на службу.

Через две недели с фундаментом более-менее закончил. Сибиряк объяснил, чего и как делать дальше, и работа пошла. Не все получалось, как надо, но я старался.

К середине лета раздухарился настолько, что отец Михаил велел прогонять меня со стройки после ужина. Мне хотелось, чтобы до снега часовня поднялась хотя бы на пару метров, поэтому я протащил туда провод с лампочкой от щитка. Остальным хотелось по ночам спать, поэтому они жаловались наместнику на шум. У каждого тут была своя важня – моя, конечно, волновала не только меня, но людям требовался отдых.

Пацан с фанеркой от меня не отставал. Приходил каждый день, просил последить за руками. Память у него оказалась хорошая. Мелодию заучивал за два-три дня. Так мы и зависали там вдвоем – я с лопатой и мастерком, он со своим «аккордеоном». Расширяли репертуар. К августу у него материала набралось на приличный сольный концерт. Правда, без звука.