Четверть века назад. Часть 1

Она мучительно переживала мучительную ночь, измну любимаго человка, торжество и глумленіе своей соперницы, все это «безуміе свое и позоръ»… Но въ то же время перезрлая два испытывала какую-то дкую сладость въ чувств этой муки, она словно любовалась этимъ «позоромъ» своимъ. Воспитанная на нездоровомъ чтеніи французскихъ книжекъ той эпохи, исполненная воспоминаній всякихъ трескучихъ фразъ и обрывковъ болзненныхъ мыслей, которыя заносила она изъ этихъ книгъ въ завтныя тетрадки, она теперь съ какою-то гордостью думала о томъ что и у ней свой романъ, — она двадцать лту сряду мечтала о немъ, — что и на ея долю выпало «роковое, трагическое горе»… Какъ отнестись къ этому горю — вотъ въ чемъ состоялъ для нея вопросъ въ эту минуту. Очутившись посл обморока одна въ саду съ Ашанинымъ, она разыграла роль раненой львицы, призывая небесные громы на голову своего «коварнаго искусителя», общая ему мщеніе на этомъ свт и вчную кару на томъ, но убдившись что ни единая изъ ея угрозъ не пронимала его и что «коварный искуситель», смиренно опустивъ голову, поглядывалъ на нее такъ что вотъ вотъ сейчасъ и фыркнетъ ей въ носъ неудержимымъ смхомъ, она кинулась отъ него со всхъ ногъ въ свою комнату, и разрыдалась со злости до истерики… Придя въ себя во второй разъ въ объятіяхъ Лины, она забыла о раненой львиц и почувствовала себя Магдалиной, самобичующеюся у ногъ «чистаго, святаго существа»… Теперь наступало третье воплощеніе «трагическаго горя» двицы Травкиной. Оберманъ, Лелія [30], мрачные образы литературы разочарованія возставали въ ея голов… «Да, гордость въ страданьи!» ршила она, и словно вся озарилась этою мыслью: подняла голову и, улыбаясь своею обычною, презрительною улыбкой, — она, считала необходимымъ презирать самую себя въ эту минуту, — обернулась на княжну:

— Скажите, заговорила она, — я вамъ кажусь очень безумною?

— Мн кажется, у васъ… былъ лихорадочный припадокъ, отвчала Лина, нсколько удивленная этою перемной тона, — и вамъ бы нужно было…

— О, я перенесу, я перенесу! не дала ей договорить та, — я буду сильна, я останусь…. Я въ безпощадной битв жизни!..

И. словно эта отпущенная ею фраза придала ей, дйствительно, силъ, она бодро поднялась съ мста:

— Я васъ прошу, Лина, забыть все… что происходило сейчасъ! Все это не стоитъ вашего вниманія!.. Это, какъ говоритъ Гамлетъ, примолвила она съ дланною шутливостью, — одни лишь «сны мои, мои злые сны!»…

Княжна взглянула на нее, и поблднла.

Ей вспомнилось вдругъ что сегодня вечеромъ «они отыграютъ Гамлета», — и затмъ «все кончено!»…

— Сегодня наше представленіе! вырвалось у нея съ глубокимъ вздохомъ.;

— Да!.. Мое прощанье со свтомъ! театрально произнесла, въ свою очередь, Надежда едоровна, и закрыла глаза себ рукою.

Но слова эти прошли мимо ушей Лины; она думала въ эту минуту: «а завтра, что же завтра будетъ?»…

— И какое ей до меня дло! желчно сказала себ компаньйонка, не дождавшись того восклицанія ужаса и печали, которымъ, по ея мннію, должна была непремнно отвтить Лина на извщеніе о томъ что она, Надежда едоровна Травкина, собирается «сегодняшнимъ вечеромъ прощаться со свтомъ». — Извините меня, княжна подчеркнула она, — я сегодня какая-то растерянная… забыла принести вамъ мое поздравленіе со днемъ вашего рожденія!..

— Ахъ, да!.. Благодарю васъ, милая! выходя изъ своей задумчивости проговорила Лина и опять участливо глянула ей въ лицо;- вамъ легче теперь стало?

— Легче, гораздо легче! Не заботьтесь обо мн, прошу васъ! Я право не стою того чтобы вы изъ-за меня лишали себя сна. Не довольно интересный субъектъ для этого, домолвила двица Травкина все съ тою же презрительною улыбкой по собственному адресу; — отправляйтесь въ свою постельку и постарайтесь заснуть покрпче! Вамъ предстоитъ сегодня тяжелый день!..

— Не позвать ли вамъ горничную? спросила княжна.

— Нтъ, нтъ, не нужно, ничего не нужно! Я васъ сама провожу въ вашу спальню. Я вамъ сказала, — я сильна… Envers et contre tout! примолвила она почему-то по французски, моргнувъ своими подслповатыми глазами.

Она, дйствительно, отвела и уложила въ постель Лину и, поцловавъ ее въ щеку, проговорила, натянуто смясь:

За все, за все тебя благодарю Я!..

Княжна тихо улыбнулась ей со своей подушки…

Надежда едоровна вернулась къ себ, заперла за собою дверь спальни, и мрачно договоривъ себ, сама не вдая къ чему:

Устрой лишь такъ чтобы тебя отнын
Не долго мн еще благодарить! —

повалилась опять на свою кровать, и залилась новыми, нескончаемыми слезами… Увы, дйствительно, какъ говорилъ Ашанинъ, «слезъ у нея было много». Но на этотъ разъ это были искреннія, — горькія и тихія слезы. Объ Оберман и Леліи она уже не думала…

XXXIX

Княжна начинала засыпать когда кто-то, послышалось ей, осторожно подавивъ замокъ двери изъ корридора, вошелъ въ ея кабинетъ.

— Кто тамъ? Она приподняла голову.

— Я, ваше сіятельство, отвчалъ голосъ ея горничной.

— Что такъ рано, Глаша?