Четверть века назад. Часть 1

Онъ отправился въ тотъ-же вечеръ, и вернулся съ нею на другое утро. День былъ воскресный; княгиня съ княжною ухала въ церковь…

Софья Ивановна первымъ дломъ вытребовала къ себ въ комнату Ашанина.

— Ну что, каковы дла? Зачмъ онъ меня сюда привезъ? спросила она.

— Про то Аллахъ вдаетъ, засмялся красавецъ; — онъ у меня совсмъ изъ рукъ отбился: ничего не говоритъ!

— Пріхалъ онъ ко мн, съ невольною улыбкою молвила она, — руки цлуетъ, самъ чуть не прыгаетъ… И лукавить началъ: давно не видлъ, говоритъ, соскучился… А я по глазамъ вижу, — не то! Наконецъ объявилъ, что меня-де очень вс желаютъ видть въ Сицкомъ. Кто-же эти «вс?» Ужъ ни эта-ли Аглая воспылала ко мн страстью? Нтъ, сказывается княжна просила… Милая!.. Что она?… И Софья Ивановна какъ-то безотчетно потупилась.

Ашанинъ понялъ:

— На нихъ занятно глядть, сказалъ онъ, — точно старинный романъ читаешь, гд перваго объясненія любовниковъ ищи въ десятой части!

— А вамъ бы его въ первой-же глав хотлось, а во второй — раскланялись и разошлись! живо, почти сердясь, возразила Софья Ивановна, отчего онъ и пуще разсмялся.

— Безъ шутокъ однако, молвилъ онъ:- по моимъ ближайшимъ наблюденіямъ, Сережа княжн положительно нравится!

— Ахъ! глубоко вздохнула она, — я это замтила еще въ тотъ разъ когда здсь была… И, признаюсь въ моей слабости, умилилася на нихъ!.. А какъ пріхала въ Сашино, да размыслила, да соображать принялась… такъ вотъ уже осьмой день не сплю, истомилась и исплакалась до одури… Такая ужъ натура дурацкая, какъ бы извинялась она, — все это равно у меня что когда гроза: ударитъ, не боюсь, а какъ изъ далека наступаетъ и пограмыхивать начнетъ, — смерть моя!..

— Ничего, генеральша, съ бою возмемъ! утшалъ ее Ашанинъ.

— Ахъ, не говорите, не шутите такъ! прервала его Софья Ивановна, — сердце мое говоритъ, а оно меня никогда не обманывало, что не добромъ это кончится… И близко это, близко! промолвила она подъ впечатлніемъ какого-то страннаго предвиднія….

Но когда она опять свидлась съ Линой, услыхала этотъ тихій голосъ, глянула въ эти задумчивые лазоревые глаза, тревога ея снова затихла; она опять «умилилась» на нее… на нихъ… Ихъ тайна еще ясне, быть можетъ, чмъ на лиц Сергя, сказывалось для Софьи Ивановны, въ выраженіи этихъ глазъ въ проницающихъ звукахъ этого голоса. Въ нихъ, во всхъ движеніяхъ Лины было теперь что-то совсмъ новое для Софьи Ивановны, — для нея самой! — что-то разнженное, льнущее, молящее. Она словно ютилась, словно прижималась къ тетк Гундурова, словно говорила ей: «да, намъ нужна твоя любовь, твоя опора!.. Втроемъ, съ тобою, какою блаженною жизнью зажили-бы мы!»…

И пылкое воображеніе Софьи Ивановны принималось, съ своей стороны, бредить объ этой блаженной жизни втроемъ, и опять начинало ей казаться что соединенными силами они будутъ въ состояніи сломить всякое препятствіе, и что никакая «Аглаина дурь» не устоитъ передъ молящимъ взглядомъ ея дочери…

Она прожила въ Сицкомъ цлыхъ два дня, и почти не разлучалась съ княжной. Такъ откровенно ни съ кмъ еще не говорила Лина, ни съ кмъ такъ хорошо себя не чувствовала. Она взяла съ Софьи Ивановны слово вернуться «за два дня до ея рожденія, никакъ не позже». Май былъ на исход, «тотъ», она знала, долженъ былъ пріхать къ этому времени, — она чувствовала, что, какъ у Офеліи, у нея подъ ногами уже обламывались втви…

А князь Ларіонъ все сидлъ у себя, и не выходилъ даже къ обду, и по цлымъ часамъ шли объ этомъ разговоры между Аглаей Константиновной и Зяблинымъ…

XXX

Утромъ, наканун дня рожденія княжны, отошла послдняя репетиція Гамлета, представленіе котораго назначено было на завтра (Левъ Гурычъ Синичкинъ долженъ былъ идти днемъ поздне). На утро ожидалось много прізжихъ изъ Москвы и подмосковныхъ, долженъ былъ прибыть графъ, нахать сосдство. Vittorio бгалъ какъ угорлый по всему дому, осматривая комнаты назначенныя для гостей, отдавая приказанія поварамъ, посылая гонцовъ за провизіей въ городъ. Сама хозяйка, въ забот о завтрашнемъ дн, провела чуть не весь ныншній на ногахъ. Усталая, посл обда она вышла на большую, открытую, съ видомъ на дворъ, галлерею-балконъ, примыкавшую къ столовой, опустилась тамъ въ кресло, и объявила: «je ne bouge plus!» Она велла подать сюда кофе, разставить рядомъ съ гостиной ломберные столы для желающихъ, и общество прикочевало на это новое мсто.