Четверть века назад. Часть 1

— а на противоположной стн сама «Великая жена,» въ фижмахъ, на высокихъ каблукахъ, съ брильянтовымъ орденомъ на лвомъ плеч, писанная Лампи, улыбалась съ полотна своею очаровательною улыбкой…. Нсколько картинъ миологическаго содержанія опускались надъ карнизами библіотеки. Копія съ Психеи Кановы дланная имъ самимъ, отражалась въ зеркал на яшмовомъ камин. На глянцовыхъ доскахъ столовъ тончайшей флорентійской мозаики разставлена была цлая коллекція фамильныхъ женскихъ портретовъ, — прелестныя акварели на кости, работы Изабея и Петито, темноокія красавицы въ высокихъ пудренныхъ прическахъ `a la jardini`ere, или съ разсыпанными, `a la R'ecamier, кудрями по обнаженной груди и плечамъ

Глаза Ашанина такъ и разбжались на роскошныхъ нимфъ и Кипридъ, словно возрадовавшихся ему со стнъ какъ своему человку, едва вошли они вслдъ за хозяиномъ въ его покои….

— Ваше сіятельство, засмялся онъ, — это наврное вамъ писалъ Пушкинъ:

«Книгохранилище, кумиры и картины»

И прочее тутъ все, прибавилъ отъ себя Ашанинъ, обводя кругомъ рукою, —

«Свидтельствуютъ мн,
Что благосклонствуешь ты музамъ въ тишин!»

— Къ сожалнію, не мн, улыбнулся и князь;- а музамъ, не скрываю, служилъ и я когда-то…. Время наше было таково, — я старый Арзамасецъ!.. Гд бы намъ удобне уссться, господа? спросилъ онъ, окидывая взглядомъ кругомъ.

— Да не прикажете ли вотъ тутъ? указалъ Ашанинъ на большой, покрытый до полу сукномъ рабочій столъ князя, приставленный къ одному изъ оконъ и уложенный портфелями и кипами всякаго печатнаго и писаннаго матеріала, — тамъ, кажется, все что намъ нужно, карандаши, бумага….

Онъ не договорилъ: и въ синей бархатной рам большой, очевидно женскій, акварельный портретъ, — на который ужасно манило его взглянуть поближе.

— Пожалуй! съ видимою неохотою согласился князь, направляясь къ столу.

— Княжна! вскликнулъ Ашанинъ, подойдя;- какъ хорошъ, и какое удивительное сходство! Это врно въ Рим длано?

Гундуровъ не смлъ поднять глазъ

— Въ Рим! отвчалъ князь Ларіонъ тономъ явно не допускавшемъ продолженія разговора объ этомъ…. Онъ услся на свое плетеное кресло передъ столомъ. — Итакъ, господа…

Они принялись «очищать Гамлета — adusum Delphini,» съ не совсмъ искреннею насмшливостью говорилъ князь. Но Гундуровъ оказался здсь еще боле строгимъ чмъ онъ самъ: онъ урзалъ въ своей роли вс слова, вс намеки, которыми Гамлетъ въ уныломъ разочарованіи оскорбляетъ чистоту Офеліи. Въ первомъ разговор его съ нею выкинуты были двусмысленныя его рчи о несовмстимости женской красоты съ «добродтелью» (слово неправильно передающее въ русскихъ переводахъ англійское honesty). Въ сцен театра герой нашъ безжалостно пожертвовалъ традиціонною, со временъ Гаррика, и эффектнйшею для актера, позою Гамлета, который слушаетъ представленіе откинувшись затылкомъ на колни Офеліи. Положено было что, вмсто словъ, «могу ли прикоснуться къ вашимъ колнямъ?» Гамлетъ скажетъ: «позволите ли мн прилечь къ вашимъ ногамъ,» и, вслдъ за ея согласіемъ, тотчасъ же перейдетъ къ реплик: «и какое наслажденіе покоиться у ногъ прелестной двушки!» и усядется, какъ указано въ драм, у ея ногъ, но непрямо передъ нею, а нсколько сбоку, — такъ какъ онъ представленъ на соотвтствующемъ рисунк въ извстномъ Гамлетовскомъ альбом Ретча. Такимъ порядкомъ, употребляя выраженіе образованной окружной, «и ситуація была соблюдена, и конвенансы спасены…. Князь Ларіонъ, знакомый съ Гамлетомъ только по англійскому тексту, напомнилъ было о псни про Валентиновъ день, которую поетъ въ безуміи своемъ Офелія, — но выходило что въ передлк Полеваго изъ псни этой изъятъ былъ тотъ «скабрезный» смыслъ, какой она иметъ у Шекспира, и, благодаря хорошенькой музык Варламова, она плась въ то время россійскими двицами во всхъ углахъ государства:

«Милый другъ, съ разсвтомъ яснымъ
Я пришла къ теб тайкомъ.
Валентиномъ будь прекраснымъ,
Выглянь, — здсь я, подъ окномъ!
Онъ поспшно одвался,
Тихо двери растворилъ,
Быть ей врнымъ страшно клялся,
Обманулъ и разлюбилъ!» и т. д.

Покончивъ съ этимъ, — Ашанинъ отмчалъ на режиссерскомъ экземпляр урзанныя ими мста, — собесдники на мигъ замолкли. Князь слегка откатилъ свое плетеное кресло отъ стола, и повернулся всмъ лицемъ къ Гундурову:

— Къ длу отъ бездлья, началъ онъ неожиданно, очевидно наладивъ свои уста на улыбку; — что вы думаете изъ себя длать теперь, Сергй Михайловичъ?

Какъ потокомъ холодной воды обдало Гундурова. Изъ міра золотыхъ сновъ его сразу опрокидывало въ самую неприглядную дйствительность. Онъ остался безъ отвта.