Четверть века назад. Часть 1

Сцена съ актерами и слдующій за нею монологъ Гамлета («что онъ Гекуб, и что ему Гекуба») принадлежали къ тмъ мстамъ роли надъ которыми Гундуровъ наиболе работалъ, и которыя казались ему настолько имъ «осиленными» что онъ монологъ часто и вовсе пропускалъ на репетиціяхъ, какъ вещь совсмъ готовую и которую-молъ не стоитъ повторять. Вальковскій, особенно любившій это мсто и знавшій издавна, еще съ Москвы, какъ читалъ его Сергй, съ особеннымъ наслажденіемъ готовился прослушать его теперь «въ настоящемъ вид»… Но ожиданія его сбылись не совсмъ. Весь предыдущій разговоръ съ отцомъ Офеліи и актерами герой нашъ велъ очень хорошо, съ требуемою ироніей и сдерживаемымъ чувствомъ глубокой внутренней горечи. На слова Полонія что онъ актеровъ «угоститъ по достоинству» отвтъ Гамлета: «Нтъ, прими ихъ лучше, ибо если каждаго принимать по достоинству, много ли останется кто не стоилъ бы оплеухи?» вылился у него съ такимъ дкимъ презрніемъ что нашего исправника, на котораго въ эту минуту вольно или невольно Гундуровъ прямо уставился глазами, всего даже покоробило, тмъ боле что въ заднихъ рядахъ креселъ, гд сидли городскіе жители, раздался смхъ и громкіе апплодисменты, въ которыхъ толстый исправникъ имлъ основаніе видть какъ бы нкоторую гражданскую демонстрацію противъ него. Но съ перваго стиха монолога Гундуровъ не попалъ въ тонъ, взялъ миноромъ и слишкомъ высоко. Нужнаго crescendo не вытанцовалось. Чтобы поправиться ему нужно было передохнуть, дать паузу посл словъ «А я», за которыми идетъ самоосужденіе и самобичеваніе Гамлета («Ничтожный я, презрнный человкъ»), но онъ сконфузился, сознавая что предыдущее говорено было все не врно, и продолжалъ безъ передышки, какъ бы уже съ тмъ только чтобы договорить скоре до конца. Вышло крикливо и вмст съ тмъ вяло. Когда онъ кончилъ послышались рукоплесканія, но ему было совершенно понятно что эта была учтивость одна, а не заслуженное одобреніе. Онъ, злобно кусая себ губы, выскочилъ въ кулису, едва упала предъ нимъ занавсъ, и прямо наткнулся на стоявшаго тамъ Вальковскаго, который глядлъ на него съ такимъ видомъ будто сейчасъ готовился побить его.

— Что, братъ, скажешь, скверно? невольно вырвалось у Сергя.

— Не Гамлетъ, а губошлепъ какой-то вышелъ у тебя, вотъ и весь теб сказъ! свирпо отпустилъ ему въ отвтъ «фанатикъ», отворачиваясь отъ него и уходя.

У Гундурова зарябило въ глазахъ. Онъ схватился рукой за кулису… Ему въ эту минуту совершенно ясно представилось что «теперь все, все пропало!..» Онъ «обезчещенъ, опозоренъ» въ глазахъ всхъ, всей этой толпы… Какъ онъ смется теперь надъ нимъ этотъ…. этотъ «петербургскій преторіанецъ!» безсознательно повторялъ онъ внутренно прозвище которымъ Свищовъ обозначилъ графа Анисьева…. О, трижды проклятъ будь тотъ день когда онъ послушался Ашанина, пріхалъ сюда, отдалъ себя на вс эти муки, — муки эти представлялись ему чмъ-то большимъ, страшнымъ, съ какими-то чудовищными клещами, захватившими каждый закоулокъ его существа, — но что вмст съ тмъ въ тысячу разъ легче было, казалось ему, переносить чмъ это вотъ сейчасъ самому себ нанесенное имъ «поруганіе»

— Сережа, поди сюда! сказалъ ему чей-то голосъ.

— Что теб нужно? вспыльчиво огрызся онъ, узнавая Ашаяина, котораго только-что внутренно предавалъ проклятію.

Но тотъ такъ настойчиво повторилъ «пойдемъ!» глядя на него всмъ горячимъ блескомъ своихъ черныхъ глазъ что Гундуровъ молча, какъ бы подъ магнетическимъ вліяніемъ, послдовалъ за нимъ.

Они дошли до лсенки спускавшейся со сцены.

— Куда же это, ко всмъ имъ? спросилъ останавливаясь Сергй, разумя уборную.

— Нтъ, пойдемъ въ садъ.

— Я ужь тамъ былъ, безсознательно пробормоталъ Гундуровъ.

— Погоди меня тутъ минуточку, промолвилъ Ашанинъ, выводя его на знакомое уже Сергю крылечко:- я сейчасъ!..

Онъ исчезъ и чрезъ мигъ вернулся съ бутылкой шампанскаго въ одной рук и стаканомъ въ другой.

— Выпей! сказалъ онъ наливая.

Тотъ отстранилъ рукой стаканъ:

— Не хочу!

— Выпей, теб нужно! настаивалъ красавецъ.

— Какая нужда? Съ горя что ли пьянствовать! закричалъ. Гундуровъ.

— Ничего не пьянствовать! Я бутылку цлую сейчасъ выпилъ залпомъ, и хоть бы въ одномъ глазу. А нервы подвинтить теб надо. Пей, говорю! Вальковскій — дуракъ, ты на слова его плюнь, а подвинтиться теб все-таки надо. Пей!..

Гундуровъ глянулъ на него, протянулъ руку и осушилъ стаканъ до дна.

— Ну, вотъ и хорошо! сказалъ Ашанинъ. — Больше теб не нужно… А теперь слушай!

Свжій ли воздухъ ночи, или это сейчасъ выпитое имъ вино, но Гундурову дйствительно словно полегчало. Онъ оперся головой объ об ладони, приготовясь слушать.

— Не повезло намъ здсь съ тобою, Сережа, заговорилъ нежданно его пріятель, и спьяна ли, или отъ глубоко прохватившаго его чувства — Гундуровъ не былъ въ состояніи разобрать въ эту минуту — слезы слышались въ его голос;- не повезло намъ, повторилъ онъ, — я это вижу и готовъ бы теперь кажется руку себ отрубить дать чтобы ни ты, ни я никогда не прізжали сюда…