Чернилами добра и зла

Послушен кран, что в стройплощадку воткнут,
Тростеобразным длинным рычагам.
По колее, широкой и короткой,
Скользит, как перегруженная лодка,
(Подобна Эйфелевой) чёрная нога.

Он виден отовсюду, но не склонен
Гордиться этим.
Чем он знаменит?
Перемещеньем тяжестей бетонных?
Он знает – люди помнят фараонов,
А не творцов дворцов и пирамид.

И отработав смену – день урочный,
Сливаясь с небом сетчатым чулком,
Он исчезает и летает ночью,
Курлыча миру, звёздам-одиночкам,
Светящимся под Млечным потолком.

Грозя земному разуму коллапсом,
Он, вопреки ущербности калек,
Парит в ночи, пренебрегая властью
Вериги многотонного балласта.

Не тело держит душу на земле.

Строка

Способна облетать века́
И против ветра, а границы,
Подвижные, как облака,
Температура на страницах

Истории не для строки,
А для привыкших жить в пределах.
После зачатья от руки
Она отпущена от тела.

Но где теперь?
Где узнаёт
Сплетенья вымысла и правды?
На путь благословив её,
Знать не могу.
Неся мне радость,

Вернётся в полуночный час,
По дымоходу в дом проникнет.
По смыслу стану назначать
Ей место в жизни на странице.

Пусть принесёт она с собой
Описки века-калиграфa,
Чтоб я увидел смертный бой
Левиафана с Голиафом.

Для малоуязвимых тел
Пускай подарит обобщеньем
Боль в ахиллесовой пяте
С торчащей в ней иглой Кощея.

Быть может, набралась идей
Страны, сказаниями славной,
Косыми мифами дождей.
Им прошепчу с улыбкой «аve».

Что б ни было, впишу в тетрадь,
Сводящую с ума словами.
Вернулась жить, не умирать,
И я над ней промолвлю: «Amen».

Тварь моя

Всегда был безупречен в счёте.
Взрослея, овладел письмом,
А нынче перед ним никчёмен
Гроссмейстер с шахматным умом.

Мужает, развивая память,
Уже никто не знает, как
Он учится, на знанья падок,
И учит сам ученика.

А вскоре, где-то за пределом,
Который мне не осознать,
Взгрустнёт, что не способен деву
Обнять и выпить с ней вина.

И вот тогда, рождён бессмертным,
Дойдя в познанье до конца,
Захочет смертью опровергнуть
Меня как бога и отца.

Темно, темно по всей земле