Чернилами добра и зла

У кооперативного окна
В том доме, где торцовая стена,
Как мать, была за люлькой из досок,
Стояла жизнь моя, чего висок
Не ведал.
Громоздились этажи.
А на одном из них – и ты, и жизнь
В единственном числе, чтоб дорожить.

По псами осквернённому двору
Шёл и не знал, что больше не умру.

Смешон подарком первым – только стих.
Мне тортик продавец перекрестил.
Букет некрупный розовел в руках,
Хрустя прозрачно весом кошелька —
Владельца слов любви, а не ларька
У станции метро « (какой-то) Парк…».

Шуршал песок от прожитой зимы,
Где мёртвым жил в неведенье, и мы
Не обменялись нотами имён.
Весна ещё не дыбила знамён,
А грела руки, сунув под шинель.
Я нёс в кармане пузырёк «Шанель»,
Чтобы Парижем пахла ткань.
Но мне ль?

А взмах рукой в окошке, в том году,
Свидетельством переселенья душ
Ускорил шаг и пульс, и стрелок бег,
Не предсказав бессмертие во век,
Отмеренный мне жизнью, что она
Есть ты одна и только раз дана
В тот март, когда спала недовесна.

У моря

Скрипит песок, и этот скрип
Шагов отрывист пиццикато.
Гудок басовый, воспарив,
Пронзает воду птицекамнем.

Разделом высыхая, сеть
На мысль о теннисе наводит.
Мостки просели, и просев,
Зовут Христом идти по водам.

И я по ним иду во сне —
По тверди, искусившей ногу
Соблазном.
Вымокнуть ли мне,
Петром, что усомнился в Боге?

Но может быть, в конце досо́к
Словами принца «Бедный Лёлик!»
Хоругвь из плавок киносон
Продолжит лентой путь далёкий,

Чтоб вышел на́ берег иной,
Где названы иначе вещи,
Но в воздухе басит родной
Гудок, и стражем проржавевшим

Хибару с вёслами хранит
Замо́к на крашеной фанере,
A туфельки – за ней, они
И там неженского размера.

У озера

Пролетает ли в воздухе птица
Или в озере?
Не угадать —
Это в зеркало небо глядится
Или в зеркало неба – вода.

Будто он на перроне кондуктор,
Просвистел отправленье чирок.
Облака, что стояли как будто,
Покачнулись вагонами в срок.

Воздух стронулся с места, как поезд,
Замелькала платками листва
И ромашка отмерила в пояс
Лепестками поклон, лугова.

Что лежало озёрною гладью,
Превратилось в старушье лицо,
И задвигались вербные пряди,
Притопив неопрятность концов.

Исказилась поверхность движеньем,
Мелкой рябью, гребками весла.
И исчезло моё отраженье.
Видно, лодка его увезла —

Зацепила кормою, как тину,
Потащила к иным берегам,
Чтобы там отраженью не сгинуть,
А пристроиться к чьим-то ногам.

У чёрного сруба колодца

К 22-му июня любого года