Через тысячу лет

— Так, Михал Михалыч, никак невозможно, — забубнил он, — давеча жильцов из шашнадцатого обеспокоили, думали, у вас тут пол проваливается! Теперича чугуном мне мало-мало кунпол не проломали! Стою я это у ворот, с Феклушей из пятого номера разговариваю… Как это — дзень, сверху от вас стеклышки посыпались и враз — чугун мне под ноги — бух! И напополам… Вот, нате, как было три куска, так и принес… Без вершка в темя! Феклуша с перепугу, как была, так и села, и посейчас на лавке у ворот сидит, бонба! кричит… Известно — дура, каки-таки бонбы, рази мы не понимаем, — жилец вы, как есть, аккуратный и такими делами не занимаетесь, а вот только, чтоб чугуном по голове, энтого, барин, никак не полагается…

— Что, что такое вы несете, Василий? Какой чугун, какие бомбы? — досадливо перебил профессор разошедшегося дворника, — только сейчас начиная понимать происшедшее, — что за вздор вы несете? Просто упала у меня с подоконника железная банка… очень, очень сожалею, что так вышло, — и, вынув из жилетного кармана скомканную трехрублевку, протянул ее дворнику. — Вот вам за беспокойство, Василий, а сейчас я очень занят, — и, не слушая благодарностей и уверений дворника, что «мы ничего, а с нас спрашивают», — захлопнул дверь за досадным посетителем.

— Да, — думал профессор, поглядывая на дыру в окне, — следующий опыт придется произвести где-нибудь на вольном воздухе; здесь, того и гляди, при несколько большем масштабе эксперимента, дело может закончиться крупными неприятностями, хотя бы с тою же полицией, что мне сейчас особенно не улыбается. Благодаря моей излишней откровенности в разговорах, кое о чем они, кажется, начинают догадываться. Особенно важно для меня произвести опыт с группами волн СЗ и № 8 со значительно большей глубиной и большей детонирующей силой… можно будет испробовать взрывание черного и бездымного пороха…

И профессор снова погрузился в свои вычисления и схемы, забыв о времени и пространстве.

Часы пробили одиннадцать, двенадцать, час, наконец, только когда стрелка часов остановилась на цифре шесть, профессор в изнеможении откинулся на спинку кресла и усталым голосом проговорил:

— Да, по-видимому, ошибки нет. Задача решена полностью.

Утреннее солнце ярко заливало лабораторию, играло на металлических частях приборов, отражалось в банках, искорками сверкало на иглах кристаллов и скользило по ворохам книг и рукописей на письменном столе, когда из соседней комнаты-спальни появился профессор в накинутом на плечи халате, испещренном разнообразными и многоцветными пятнами от щелочей и кислот, красочно дополнявшими первоначальный рисунок материи.

Наскоро хлебнув чаю и съев несколько бутербродов, заблаговременно принесенных Марьевной в лабораторию («не дашь, дык и не попросит, так не емши и просидит весь день над банками»), — профессор снова с жаром принялся за работу.

Робкий звонок, раздавшийся с парадной, не дошел до его сознания и Марьевне пришлось дважды повторить: «К вам студент пришедши», — пока профессор сообразил, в чем дело.

— Кто такой? Зачем? — недовольно спросил он.

— Говорит, велено, в десять.

— Ах, да! Я совершенно позабыл! Это вы, Веровский? Да входите же, коллега, — ласково кивнул он через открытую дверь кабинета юному розовому студенту, смущенно топтавшемуся у порога со свертком книг в руках.

— Здравствуйте, здравствуйте, закончили перевод главы тринадцатой и конца пятнадцатой? Затруднений не встретилось?

— Я почти закончил все, профессор, — отвечал студент, — только несколько неясен для меня остался конец пятнадцатой главы… но я, кажется, помешал вам, профессор?

Хозяин только что хотел использовать этот вопрос и сократить визит посетителя, но, пристально вглядевшись в голубые, как-то по-детски открытые глаза студента, на минуту задумался, слегка нахмурил брови и решительным тоном попросил его остаться.

Несмотря на свою несколько суровую внешность и замкнутость, профессор Ф. любил свою молодежь, своих слушателей в университете, и чутко прислушивался к ее подчас бессистемным, спутанным, но всегда искренним и горячим спорам, когда у него изредка собирались несколько товарищей, профессоров и студентов, чтобы за стаканом чая обменяться мыслями о новейших течениях философской и наушной мысли. Среди посетителей этих дружеских вечеринок, где в спорах и прениях как-то сглаживалась и исчезала некоторая натянутость и неравенство между старыми, умудренными жизненным опытом профессорами и безусыми юнцами, для которых все «проклятые вопросы» были так ясны и так просто разрешались партийной догматикой, — студент Веровский был один из самых юных и горячих. Относился он к своему профессору с чувством даже несколько наивного обожания, что нередко вызывало насмешки товарищей, называвших его шутя «профессорским оруженосцем».

Это самое и пришло на память профессору, когда он попросил студента остаться.

— Вот что, Веровский, положите-ка сюда ваш перевод, сейчас мне положительно не до него. Теперь сядьте и слушайте. Я имею сказать вам нечто чрезвычайно серьезное…

Лицо студента испуганно вытянулось.