Через тысячу лет

Встать хочу, а ноги словно чугунные… В пот меня бросило… Неужто, — думаю, — без ног останусь… Тереть их стал, даже кожа послезала, а толку никакого… Ну, думаю, плохо дело, Никита Палыч…

Сговорился с хозяевами, отдал им все, что с собой было — деньги-то на мне остались, — устроили они для меня вроде креслица на двух длинных жердях, жерди те к седлам лошадей привязали, одна спереди, другая сзади, а я, как бурдюк, посредине болтаюсь. Так и в Тифлис приехали.

Ну, а дальше неинтересно… Отлежался я в больнице, сперва на костылях ковылял, а сейчас хожу, — только палочкой подпираюсь, но ходить долго и в гору уж силы нет, как прежде…

За это время с меня вся шкура сошла, вроде как после ожога, и как на Дианке все волосы на голова повылезли, — вот видите, — спутник мой стянул с себя шляпу и в полутьме забелела его голова, голая, как коленка…

— Многим я эту историю рассказывал, не верят, смеются, а если кто будто и верит, так это мне еще обиднее: вижу, что притворяются и меня в уме поврежденным считают…

Колеса вагона дробно застучали на стрелках. Замелькали какие то огни станции…

Спутник мой выглянул в окно и засуетился…

— Ну, мне вылезать пора. Не взыщите, если разговором наскучил… Прощенья просим…

Он протянул мне руку, нахлобучил шляпу и, захватив свой чемоданчик, прихрамывая, двинулся к дверям… Он растворился в людском потоке прежде, чем я сообразил спросить его имя и адрес.

И до сих пор я не знаю, кто он, этот чудак: мистификатор, любящий приврать, или действительно человек, нашедший и видевший эти сверкающие груды бесценного, чудодейственного радия, чуть было его не погубившего…

Ночью я испытал очередной приступ своей малярии. В вагоне немного стихло, и мне удалось вздремнуть часа три. И когда наутро мы подъезжали к Ростову, мне стало казаться, что весь рассказ вчерашнего спутника был тоже частью моего лихорадочного сна…

АНТИБЕЛЛУМ Исторический случай

Илл. И. Владимирова

Осень 1903 года…

Серый сумрак петербургского хмурого вечера вползал в окно лаборатории, вуалировал углы, затушевывал стены, незаметно стлался по полу, забирался в темные шкафы с химическими приборами и стирал заглавия разбросанных всюду книг… Над письменным столом, сбоку от окна, низко ссутулилась чья-то плотная человеческая фигура и быстро писала на продолговатых четвертушках бумаги, нервно ломая карандаши и тщетно пытаясь напряженным взглядом уловить последние отблески потухавшего вечера. Но сумеречный туман продолжал ползти, заполнил комнату, залил стол, зыбкой пеленой стал между глазами и бумагой… Пишущий, наконец, остановил быстрое мелькание карандаша, отбросил листок и устало откинулся на кресле.

— Темно, ничего не видно, но формула выведена правильно, — послышалось неясное бормотание, — частота и глубина колебаний достаточны для группы нитратов бензойного кольца. Возможно, что окажет действие и на нитроклетчатку… Посмотрим, посмотрим… Но все-таки, неужели это будет возможно на сколько-нибудь большом расстоянии?.. Впрочем…

Наступило молчание. Голова писавшего склонилась на грудь. Карандаш выпал из разжавшихся пальцев. В лаборатории послышалось ровное дыхание заснувшего и мягкий звук падающих капель из плохо прикрученного крана в углу. Серый сумрак стал бархатно-синим, дымчатым покровом задернул все предметы, — оставил лишь два оконных пепельных прореза, резко перечеркнутых рамами. А за ними сизая вечерняя муть ползла уже по городу, кутая дома, трубы, деревья, и пугливо обегала лишь круги света под зажигавшимися фонарями и под окнами магазинов.

Мерный бой часов разбудил спящего.

— Ого! восемь часов, я, кажется, задремал! Немудрено, две ночи почти без сна, видно и кофе не действует. Но скоро конец, а теперь — за дело!

И быстро выпрямившись, спавший поднялся и повернул выключатель. Свет круглого матового шара залил комнату, почти сплошь заставленную столами и полками, на которых поблескивали ряды банок, пробирок, змеевиков, колб, реторт, тиглей, каких-то непонятных сложных аппаратов, химических печей, горелок, фильтров…

Целая сеть электрических проводов, паутина каучуковых трубок и настоящий хаос физических приборов, причудливой формы сосудов, гальванических элементов, гейслеровых и рентгеновских трубок, баллонов с кислородом, — ясно показывали постороннему, который решился бы зайти сюда, — с риском немедленно что-нибудь разбить, — что он попал в лабораторию физика или химика.

Еще более он укрепился бы в этом мнении, если бы хотя бегло оглядел заглавия на корешках бесчисленных фолиантов, книг и брошюр, синих, серых, белых, черных, переплетенных и растрепанных, неразрезанных и захватанных от чтения, кожаных, коленкоровых, бумажных, — разложенных, уставленных, рассыпанных и приткнутых на полках шкафов, на столах, подоконниках, на полу, — словом, всюду, где только оставалось маленькое место от бесчисленных склянок и приборов. Здесь было все крупное и значительное, что только появилось в Европе за последние два-три десятка лет по вопросам химии и электричества.