Человек в искусстве экспрессионизма

Такое расщепление позволяет увидеть в человеке вторую, негативную сущность. С помощью своего двойника герой оказывается, сам того не желая, убийцей. Выясняется, что это самое непознаваемое, т. е. трансцендентное, помимо воли человека способно деформировать его идентичность. Поскольку реальность трансцендентного пронизывает экспрессионистские произведения, то, естественно, возникает желание его происхождение понять. А. Вебер утверждает, что трансцендентное в мире и в человеке существовало в истории и раньше. Его знали и Данте, и Леонардо, и Микеланджело, и Шекспир. Так, у Микеланджело трансцендентная стихия получила выражение в зримой телесности. Но история развертывается так, что иногда активность этой стихии угасает, иногда усиливается, вспыхивает. Когда же произошло то, что А. Вебер называет «открытием шлюзов трансцендентного чувствования», которое, как представляется, во многом определяет пафос экспрессионизма? По мнению А. Вебера, такое, видимо, очередное открытие в Европе произошло еще в конце XVII – начале XVIII века.

Разумеется, философская мысль XVIII века с ее оптимизмом как следствием восхождения третьего сословия реальность трансцендентных сил исключала. Их активность заметно угасла. Распространяющийся на Западе рационализм стал для активности трансцендентного барьером. Однако А. Вебер констатирует, что столь остро ощущаемые в XVII веке бездонные мрачные стороны природы человека уходили в подпочву культуры не совсем. Тем не менее исключение трансцендентного становится значимым признаком просветительской ментальности, которая многое определит в мировосприятии людей XIX и XX веков с их верой в радикальное переустройство мира. Однако чем сильнее активность просветительского рационализма и оптимизма, тем очевидней становится прорыв из подпочвы культуры трансцендентных сил, который во многом и определит возникновение и становление романтизма. Судя по всему, именно романтизм становится исходной точкой экспрессионизма потому, что именно в нем на Западе вновь происходит выброс трансцендентного. В романтизме произошло «открытие шлюзов трансцендентного чувствования».

Но ведь чем ближе к рубежу XIX–XX веков, тем становится очевидней утопизм просветительского рационализма. Переоценка просветительских идей подстегивает новый взрыв трансцендентного. Но на этот раз он происходит в формах не романтизма, а экспрессионизма. Экспрессионизм, стало быть, это активность знакомой по романтизму традиции. Конечно, тот демонизм, который, как утверждет X. Зедльмайр, берет начало еще в живописи Гойи, с чего, собственно, и начинается на Западе кризис искусства, во второй половине XIX века предстанет в дионисизме. А вместе с дионисизмом в искусство вторгается и трансцендентная стихия. Экспрессионизм и демонстрирует этот прорыв трансцендентного в искусство. Активность трансцендентного, проявляющаяся в открытии в человеке демонического начала, – это оборотная сторона размывания ценностей гуманизма, что в той культуре, что существовала до XX века, было определяющим. Исчезновение культуры с ее гуманистическим ядром – оборотная сторона обживания человеком той новой реальности, которая есть цивилизация и в которой человеку весьма неуютно и дискомфортно.

5. Кризис гуманизма как кризис идентичности, предстающий в образах экспрессионизма

Следующий наш тезис связан с быстро изменяющимся процессом трансформации культуры, ее столкновением с цивилизацией и начавшимся постепенным ее растворением в цивилизации, что затрагивает острые проблемы идентичности человека. Возникновение и становление индустриального, а еще точнее, массового общества затрагивало и личность. Во-первых, возможность индустриального общества вообще обязана становлению цивилизации. На этом этапе истории она начала доминировать над культурой. Чем слабее оказывается культура, тем более несвободной, т. е. более функциональной, оказывается личность. Мир для личности становится таким же чужим и пугающим, как некогда на ранних этапах истории он казался архаическому человеку. Поэтому Р. Гвардини и пишет: человек нашего времени снова подпадает под власть безличных сил. Имея в виду уже наше время, философ пишет: «Дикость в ее первой форме побеждена: окружающая природа подчиняется нам. Но она вновь появляется внутри самой культуры, и стихия ее – то же самое, что победило первоначальную дикость: сама власть. В этой новой дикости открываются старые пропасти первобытных времен. Все поглощающие и удушающие на своем пути джунгли стремительно разрастаются. Все чудища пустынь, все ужасы тьмы снова вокруг нас. Человек вновь стоит лицом к лицу с хаосом; и это тем страшнее, что большинство ничего не замечает…»⁷².