В качестве примера активизации пластов, казалось бы ушедших в прошлое, можно было бы сослаться на один из эпизодов фильма Ф. Ланга «Метрополис» (1927)? в котором во время бунта рабочих происходит сжигание героини, напоминающее средневековые костры. Героиня фильма – Мария, пытающаяся объединить рабочих и их освободить, ошибочно воспринимается ведьмой. Несмотря на то что действие разворачивается в цехах завода, оборудованного в соответствии с новейшей технологией, а также в городе как материализованной утопии будущего, поведение толпы демонстрирует средневековые формы. В экспрессионистских фильмах раздваиваются не только персонажи (героиня – революционерка из антиутопии Ф. Ланга и средневековая ведьма на инквизиционном костре), но и сюжеты. Так, то безумие, которое в фильме Р. Вине в конечном счете становится тотальным (сумасшедшим оказывается даже персонаж, от имени которого ведется повествование, он – тоже пациент психбольницы), затем станет тотальным и в фашистской Германии, являясь, по сути дела, воспроизведением истории, описанной в средневековом манускрипте, которой вдохновляется безумный Калигари. В ней рассказано о докторе, проводящем эксперимент с сомнамбулой Чезаре.
Сумасшествие героя фильма – директора психбольницы Калигари – объясняется его перевоплощением в этого самого средневекового доктора по имени тоже Калигари. Но двойственен и сюжет фильма «Метрополис». Ведь и хозяин завода, и строители города, воплощая эту технологическую утопию в реальность, лишь следуют библейской легенде о возведении Вавилонской башни, которая в фильме Ф. Ланга развертывается параллельно действию. Актуализация разных художественных форм вплоть до самых архаических в самом экспрессионизме, что постоянно констатируется, сопоставима с активизацией в психике публики, самых разных ее слоев. Но, пожалуй, самым существенным будет слой, что связан с непознанным и непознаваемым, в том числе и в самом человеке, что А. Вебер обозначает как трансцендентное, что, конечно, тоже объясняет ретроспекции экспрессионистов в Средние века, и, пожалуй, это еще одно понятие, без которого в экспрессионизме не разобраться. Уделяя этому значительное внимание, А. Вебер пишет так: «Мы говорим здесь о трансцендентности, которая находится в многообразной, меняющейся в своих формах непосредственно данной действительности существования – понимая это существование как духовно и физически предметно данное; о трансцендентности, которая при этом, несмотря на меняющиеся формы ее явления, абсолютна и поэтому находится вне существования в качестве – как ни противоречиво это кажется в логическом понимании – неизменной основы и составной части этих форм явлений; о трансцендентности, которая познается как сила и как действенно связанное с существованием; она даже участвует в построении этого существования в его меняющихся формах непосредственно через вхождение в эти формы, – она едина с ним, поскольку одновременно есть в нем и вне его»71.
Эти самые анонимные силы, которые в экспрессионизме превращают человека в жертву, – это трансцендентные силы, способные предстать в искусстве в самых разных чувственных проявлениях. Но прежде всего, если иметь в виду рецепцию, в негативных, отталкивающих формах. Например, в форме дьявола, вампира, сатаны (вспомним в связи с этим снова суждение А. Лосева о том, что романтизм с его сатанизмом рождается уже в античности), как это происходит в средневековой легенде, которую пытается воспроизвести в фильме «Фауст» В. Мурнау или, как это происходит в фильме «Голем» режиссеров П. Вегенера и X. Галеена (1914), что тоже возвращает к Средневековью. Проблема заключается в том, что это трансцендентное, оказывается, находится не где-то вовне и лишь в экстремальных ситуациях настигает человека. Оказывается, оно существует в самом человеке, что превосходно можно иллюстрировать опять же мистической драмой Ф. Верфеля «Человек из зеркала» или фильмом «Пражский студент» режиссера С. Рийе (1914) с Паулем Вегенером в главной роли (второй вариант «Пражского студента» был снят в 1920 году П. Вегенером), в котором воспроизводится расщепление или раздвоение личности, появление двойника героя. По сути, это все то же раздвоение, которое станет центром драмы Ф. Верфеля «Человек из зеркала».