Человек в искусстве экспрессионизма

В этой части повествования исторические ассоциации сгущаются. Пожар мельницы, внутри которой обнаруживаются останки убитого, близко напоминает ночные сцены Босха: «Из-под островерхой гонтовой крыши повалил дым, мощный язык пламени вырвался вверх, и передняя стена с грохотом обрушилась. Подсвеченный изнутри мельничный механизм был в движении; казалось, будто смотришь внутрь вскрытого человеческого тела…Пламя жадно лизало трухлявые стремянки и лестницы, и медленно, словно сопротивляясь, одна за другой отказывали части мельничного механизма – подобно внутренним органам умирающего». В мертвецкой художник видит портрет Людвига II Баварского, безумного строителя романтических замков, и подозревает, что на столе лежит именно его тело. Взбешенные кони, врывавшиеся из-под отряда кирасир, топчут горожан, наподобие коней Апокалипсиса. Озверевшие пациенты жарят жадного доктора на вертеле, как дикари с лубочных картинок или как звери в аллегорическом «Наказании охотника».

Медленная, поэтапная гибель города продолжается оптическими расстройствами: «Сперва человеку казалось, будто все предметы окружены радужным свечением. Позднее в его глазах смещались все нормальные пропорции: маленькие домишки казались высокими как многоэтажные башни; ложные перспективы путали и внушали страх – людям казалось, что они заперты, когда на самом деле это было не так». Продолжением иллюзии становится выход к народу самого правителя, который оказывается не Патерой, а всего лишь его чучелом. Тем временем обломки города и останки горожан надвигаются на живых как лавина; «ослепительное зарево пожаров ярко освещало этот апофеоз Патеры». Воронка в реке втягивает в себя воду и обломки, потом из нее на мгновение появляется смеющаяся «верблюжья голова на длиннющей шее». Затем воронка выбрасывает назад обломки, которые снова проявляют человеческие свойства: «Хижины задвигались, ветряные мельницы начали отбиваться своими крыльями от непрошеных гостей, соломенные крыши ощетинили свои взъерошенные лохмы, палатки надулись, словно в них вселился ветер, деревья хватали людей своими сучьями, железные стержни гнулись, как тростник; наконец часовенки и дома полезли друг на друга и заговорили громким внятным голосом, произнося странные слова – темный, непонятный язык зданий!» Между небом и рекой встает водная завеса, а когда она опадает, художник видит над собой небо, звезды и вершины Тянь-Шаня: «Широкая облачная гряда – небо царства грез – опустилась на землю»³³.

Финалом катастрофы становится подробно описанное, красочное видение героя – Патера и американец разрастаются до размеров гор, дерутся и сливаются друг с другом. Ему кажется, что это части одного целого: «Неуклюжее, необозримое тело ворочалось во все стороны. Это аморфное существо обладало природой Протея, миллионы маленьких чередующихся лиц образовывались на его поверхности, бормотали, пели, кричали друг на друга – и снова исчезали. Постепенно чудовище затихло, свернувшись в гигантский шар – череп Патеры. Глаза, огромные, как части света, смотрели взором ясновидящего орла. Затем оно приобрело лицо парки и постарело на миллионы лет. Девственные леса волос осыпались, обнажив гладкую костяную оболочку. Потом голова треснула, и передо мной открылась абсолютная пустота…»

Спустившись в пещеру вслед за процессией синеглазых жрецов, герой видит смерть Патеры, похожую на искупительную жертву. Его магическая власть остается необъяснимой: «Возможно, подлинными повелителями были синеглазые, которые с помощью магических сил приводили в движение куклу Патеры и по своему произволу сотворили, а затем уничтожили царство грез»³⁴. После возвращения на родину художник погружается в свои сны, мечтает сначала о смерти, а потом о продолжении жизни. Говоря о борьбе этих двух начал, он делает вывод, напоминающий размышления Достоевского: «Подлинный ад заключается в том, что эта противоречивая двойная игра продолжается и в нас…Самые возвышенные ситуации могут становиться жертвой насмешки, издевки, иронии. Демиург двойствен»³⁵.