Человек в искусстве экспрессионизма

Как утверждает Бернхард Фулда, Нольде конечно подвергался некоторым преследованиям, но на самом деле жесткого запрета не существовало, разрешалось продавать произведения частным лицам, но не выставлять их или публиковать, в результате доходы Нольде от продаж были огромными. «Пресловутый художественный большевик и выродившийся деятель искусства Эмиль Нольде объявил в своей налоговой декларации за 1940 год общий доход в 80 ооо рейхсмарок», – возмущался Гейдрих, начальник Главного управления безопасности рейха²⁴. Таким образом, Нольде был одним из самых высокооплачиваемых художников Германии.

Кроме того, – пишет Фулда, – когда «применялись профессиональные запреты, гестапо раз в три месяца посылало кого-нибудь к запрещенным художникам, чтобы убедиться, что они больше не демонстрируют свои работы публично. Но из-за войны оставалось все меньше свободного персонала, и <…> о круглосуточном наблюдении со стороны гестапо не могло быть и речи, особенно в сельской местности»²⁵.

Как пишет Б. Фулда в своей монографии, «термины “запрет на рисование” и “ненаписанные картины” неразрывно связаны друг с другом, и даже по сей день они определяют наш взгляд на творчество Нольде при национал-социализме». Легенда о «ненаписанных картинах», по мнению исследователя, была создана самим художником, который уже после войны позаботился об уничтожении компрометирующих его писем, обращался к получателям его писем с просьбой их вернуть, – словом, как всегда, позаботился о своем имидже, в чем тоже проявил незаурядную фантазию. Акварели малого формата («ненаписанные картины») воспринимались как акт героического сопротивления. Такому восприятию способствовали руководители Фонда Ады и Эмиля Нольде, и особенно публикация романа «Урок немецкого» (Deutschstunde) Зигфрида Ленца в 1968 году. «Ленц поднял повествование Нольде о запрете живописи до уровня мировой литературы»²⁶.

Как предполагает Фулда, проведя доскональное исследование, акварели малого формата далеко не все были созданы именно в годы так называемого запрета, художник создавал малые эскизы больших полотен в огромном количестве в течение всех лет творчества. Он даже приобрел эпидиаскоп для проецирования и переноса эскиза с небольшого листа на плоскость большой площади: «…акварели, проецируемые на экран, увеличились во много раз <…> Они казались такими красочно красивыми и совершенными почти до мельчайших деталей, что мы были поражены. Я внезапно увидел шесть больших законченных работ, но так же внезапно они исчезли, как исчезают и сны»²⁷. Основная причина выбора малых форматов и материала состояла в том, что во время войны трудно было достать материалы для масляной живописи, а Нольде к тому же был большим мастером акварели.

В целом монография Бернхарнца Фулды носит, в свою очередь, тенденциозный характер; стремления к голой правде несколько заслоняют само искусство художника, его творческие достижения.

При всем том жизнь Эмиля Нольде в эти тяжелые годы невозможно назвать счастливой и безоблачной. Ему уже более семидесяти лет, квартира в Берлине разрушена, огромная часть полотен уничтожена. Претерпело ли его искусство изменения в угоду культурной политике режима?

Фактом является то, что художник в поздние годы уходит от библейских сюжетов, черноволосые персонажи уступают место рыжим и светловолосым, зачастую фантазийным, мифологическим героям. В то же время некрасивые люди и фантазийные существа продолжают свою жизнь в сериях акварелей 1938-1945-х гг. В это трудное, трагическое время он обращается к экзистенциальной драме личности, создавая преимущественно двухфигурные композиции: «Неравная пара» – маленькая женщина с нежностью шепчет что-то на ухо уродливому великану, тесно к нему прижимаясь; «Разговор с тенью», «В трудные часы», «Экзотическая пара», «Зверь и женщина» и множество других – все они сочетают в себе трогательный драматизм, стремление человека к диалогу и единению. Эмиль Нольде воплощает в этих произведениях стремление одинокого человека найти себе душевный приют и разделить свое одиночество с себе подобным или, наоборот, со своим антиподом.

Интерес, душевное, почти любовное отношение художника к этим странным субъектам невольно напоминает трогательное отношение Эрнста Барлаха к своим очаровательным уродцам, вызывающим скорее не отвращение, но сочувствие и симпатию. Нет, не вписывается искусство Нольде в культурную политику режима. «Бытовой жанр как таковой при всем выглядел наиболее выхолощенным со стороны содержания»²⁸, – пишет Ю. Маркин об официальном искусстве.

Интересно, как художник решает пространство этих композиций. Растекающиеся цвета акварельных красок переходят друг в друга сквозь контуры фигур и лиц и совершенно уничтожая границы между фоном и полупрозрачными персонажами, обозначенными живописным контуром, образуя единое пространство волшебно перетекающих друг в друга чистых цветов.