Человек в искусстве экспрессионизма

Здесь следует сразу сделать две оговорки. Во-первых, действующие лица пьес Виткевича не совсем лица, и нам еще только предстоит найти для них подходящее определение. Во-вторых, «полный корпус» сказано о драматических произведениях Виткевича слишком оптимистично: из написанных им почти сорока пьес сохранилось только двадцать три; еще меньше было напечатано при жизни, а еще меньше – поставлено на сцене, и то благодаря постановочным усилиям самого Виткевича¹.

Свои самые известные пьесы Виткевич начал писать сравнительно поздно, в тридцать четыре – тридцать пять лет. К тому времени он уже придумал себе литературное имя Виткаций, под которым писал прозу, писал портреты знакомых (так как был еще и художником), образовал вокруг себя группу единомышленников, нажил себе массу врагов, попытался создать философскую систему Чистой Формы и свой, ни на что (по замыслу) не похожий театр и, наконец, уже после Второй мировой войны, в 1960-х годах, стал известен у себя на родине в качестве первого польского провозвестника «драмы абсурда».

Биографы Виткевича отмечают, что начало взрослой жизни не породило в его творчестве серьезных драматургических плодов (либо они не сохранились). Но в эти годы он уже начинает размышлять о кризисе современной сцены и о создании «своего», не похожего на уже существующий, театра. Пьес, написанных до 1920 года (кроме детских), не найдено: Виткевич в это время писал повести и даже романы; кроме того, его отвлекали события (иногда трагические) личной жизни, Первая мировая война и русская революция 1917 года, возвращение на родину и воссоединение с родителями. Наиболее плодотворный период творчества пришелся, таким образом, на пятнадцатилетие после 1920 года.

Хронологически одна из первых в этом ряду драма «Они» была написана в 1920 г. Действительно, абсурд обрисован в этой пьесе («в двух с половиной действиях») с начала и до конца: он начнется сразу, с отправной точки сюжета, будет нагромождаться и разветвляться далее, по пути, и завершится обвальным финалом.

Начинает Виткаций с наиболее ему знакомого, накопившегося за годы личных наблюдений материала, с ситуации «человека искусства» в мире абсурда. В дом героя – ценителя искусства, «весьма интересного темного блондина г-на Баландашека, /…/ невысокого, худощавого и вообще-то застенчивого»², – то есть, по определению, слабого – вторгаются неожиданно более сильные; полковник Аблопуто «в полной униформе /…/ президентской гвардии и лакированных сапогах со шпорами», затем – некий поручик жандармерии с восемью жандармами, далее – финансист Соломон Прангер («коренастая скотина с квадратными плечами») и, наконец, «основатель новой религии» Сераскер Тефуан («в широких шароварах и красной рубахе, подпоясанной кушаком с кистями»). Тут-то и выясняется, что Баландашек вовсе не герой, а скорее антигерой, и что ему, «вообще-то застенчивому», спасения нет. И хотя он «богат» – спасения ему нет все равно. В пьесе более двадцати действующих лиц; жизнелюбивые полковники и жандармы самоуправствуют, отчаявшиеся интеллигенты хнычут. Здесь же суетятся и актриса, и директор театра, и «худенькая старушка», и какие-то «молодые люди, изящные во всех отношениях», – Виткаций любил густо населять свои пьесы. Но драма «Они» осталась бы простой (хотя и смешной) записью нескольких нелепых событий из жизни нелепых людей, если бы Виткаций не передернул и не перекосил всех их сознательной деформацией, засунув в общий «котел абсурда». Если бы не придумал для них общего испытания, общего мучения душной безвыходностью – добровольно-принудительного сосуществования слабых и сильных. Каким-то странным ветерком не-подлинности, картонности веет от полу-задушенных «баландашеков» и от оживившихся в духоте «сераскеров»: абсурд вылезает из всех пор; он – в добровольно-насильственном содружестве анемичных и агрессивных.

Драма «Они» раньше остальных разыгрывает перед нами абсурдную пьеску рождения не-подлинного героя из духа не-подлинной жизни. Из-за спины болтливого и худощавого Баландашека прорисовывается его какой-то ненастоящий, «вторичный» двойничок; из-за лица, обращенного к читателю – какое-то другое, стертое, личико. Он по-прежнему «бритый, проборчик посредине», но общего мучения он не выдерживает, трусит, запутывается в словах, в адюльтере с актрисой, словом, капитулирует, и Виткаций с удовольствием понижает его в ранге. С этой минуты он даже не анти-герой, а всего лишь «квази-герой», эрзац, суррогат, муляж.