Читаем Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова полностью

Увязание в Афганистане, превращение короткого похода в затяжную азиатскую войну происходило медленно, но неотвратимо. Надо полагать, там было все то же, что теперь происходит с американцами в Ираке. Наркоплантации, наркотрафик, минная война, шахиды, попытки замирить одних князьков, вооружить других и уничтожить третьих, издевательства над заключенными в тюрьмах и проч. На местное правительство особых надежд возлагать не приходилось. Кармаль постепенно «амортизировался»: его алкоголизм прогрессировал, и довольно скоро его уже нельзя было демонстрировать в качестве фронтмена афганской государственности. Его, таджика, сменил пуштун Наджибулла, «доктор Наджи», бывший сначала главой тамошнего КГБ — ХАДа. Как и в СССР при Андропове, разведка пришла к управлению страной.

«Я был в Афганистане девятнадцать раз», — говорит он с такой интонацией, с какой обычно произносят «я девятнадцать раз смотрел „Касабланку“». На самом деле «девятнадцать» — это он сказал мне; просматривая его интервью, я не раз сталкивался и с другими редакциями этой цифры: 11, 13, 15; факт тот, что на протяжении войны он бывал там очень часто. Рутинная поездка длилась от двух недель до месяца. По прилету он обычно направлялся в похожий на Трианон Президентский дворец Тадж — тот самый, теперь там размещался штаб советской 40-й армии. На правах официально аккредитованного журналиста он осведомлялся, где сейчас происходит какая-нибудь крупная операции. К примеру, выясняется, что через три дня начинается операция в Герате (операции в Герате начинались чуть ли не раз в месяц — это был афганский Грозный). Он вылетает в ту дивизию, которая расквартирована у Герата, и появляется всюду, куда его пускают: смотрит, как выдвигаются и развертываются войска, как устанавливается артиллерия, как колонны идут в Герат, как гаубицы начинают работать по объектам, где засели моджахеды, как колонна втягивается в узкие улочки, как БТР подрывается на мине, стрельба, бой… Наблюдать все эти будни войны он может непосредственно из колонны или из штаба, развернутого, допустим, в цитадели крепости: командир дивизии управляет боем, взлетают вертолеты, привозят раненых. Иногда его брали с собой на борт, и он летал на бомбардировки. Зачем? «Для баталиста все это было бесценным опытом».

Афганистан одарил Проханова и другими впечатлениями. После выхода «Дерева» дома, в Москве, в ЦДЛ, он был подвергнут остракизму своими коллегами. С ним демонстративно переставали кланяться — не то чтобы друзья, но те знакомые, кто мог позволить себе за его счет набрать очки. Он становится, по удачному выражению Н. Ивановой, человеком «нерукопожатным». С ним перестает здороваться Комиссаржевский — тот самый, который с восторгом приветствовал его репортажи с Даманского. Очень болезненным для него был эпизод с писателем Олегом Васильевичем Волковым (1900–1996, автор сборника «Последний мелкотравчатый и другие записки старого охотника» и автобиографического романа «Погружение во тьму»). Этот человек, учившийся в гимназии с Набоковым, просидевший 20 лет в лагерях, был цэдээловской достопримечательностью — символом белой России, патентованным интеллигентом, аристократом и чуть ли не совестью нации. В 70-е они были неплохо с ним знакомы, не то чтоб дружили, но раскланивались, шутили, и это было лестное для Проханова знакомство. Но однажды, году в 82-м, Волков не поздоровался с ним при встрече в ЦДЛ. Проханов удивился, но списал это на возраст и рассеянность. Когда инцидент повторился, все стало ясно: его исключили из круга порядочных людей. Оказалось, петь Афганистан было не комильфо.

Сам он характеризует происходившее как «травлю», но его друг писатель Личутин, например, утверждает, что это была не то что травля, а скорее насмешки. «Проханов-соловей» был поводом «для людей бесталанных и низкого полета объединиться против. Это позволяло им принизить его цельность и значимость — как с Пушкиным, которого называли бабником».

Случай с Волковым, между тем, до сих пор его задевает. «Я вот думаю — если ты символ белой империи, как же ты не можешь понять имперскую тенденцию страны, которая движется в том направлении, в котором шел Скобелев, — на Хиву и на Бухару, достиг границ Афганистана. Как же ты мне, империалисту, а это была ведь чисто имперская война, не подаешь руку?».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии