Человек из раньшего времени

«Однако, – подумал Бубецкой, – как неверно я сформировал первое впечатление об этом человеке. Кто бы мог подумать, что он такая умница… Приятно очаровываться и неприятно разочаровываться… Ладно, надо держаться в стороне от эмоций, спокойное восприятие человека и действительности – лучше всего». На этой мысли он решил пока не озвучивать Савинкову свои воззрения в его отношении.

– Позвольте, я Вам подпишу, – Савинков взял экземпляр повести из рук Ивана Андреевича и стал что-то писать на форзаце паркеровской ручкой. Иван Андреевич воспользовался паузой в разговоре и спросил:

– Простите, как Корнилов приехал сменить Брусилова, так Вы приехали, чтобы сменить меня?

– Ну что Вы, отнюдь. По распоряжению Керенского мы оба остаемся в ставке.

– В чем же будут заключаться наши функции? Не будем ли мы по сути дублировать друг друга?

– Ничуть. Вы проявили недюжинное мастерство при работе с украинцами, и потому остаетесь куратором этого направления…

– А Вы? Что будете делать Вы?

Савинков оторвался от книги и внимательным взглядом посмотрел в глаза собеседника.

– Вы же, кажется, только что общались с Корниловым?

– Именно.

– Вы же понимаете, что без достаточного надзору, без достаточной узды он тут дел натворит?

– И опасаюсь этого.

– Вот я и приставлен, если угодно, чтобы блюсти его.

– А сможете?

– Уж поверьте, моя бы воля – так болтался бы Лавр Георгиевич выше вон той колокольни.

Они снова рассмеялись – им хорошо удавалось понимать друг друга. Савинков – это было видно по словам, по жестам, по манере общения – заочно уважал Бубецкого, а Бубецой чувствовал в своем новом знакомом такую внутреннюю силу, такую энергетику, которой, как ему казалось, должно хватить, чтобы обуздать нрав даже такого тяжеловеса как Корнилов. Между ними зарождалось взаимное доверие – столь редкие в те тяжелые времена.

В эту минуту к ним подбежал ординарец Брусилова и обратился к Бубецкому.

– Господин комиссар?

– Да?

– Алексей Алексеевич уезжает и хотел бы поговорить с Вами.

– Иду, – ответил Бубецкой и бросил взгляд на Савинкова: – Пошли?

– Э, нет, мне с царскими генералами лишний раз лясы точить не о чем. А Вы ступайте, я обожду Вас здесь.

Через минуту Иван Андреевич уже сидел в генеральском купе. Едва сдерживая слезы, старик, облаченный в парадный мундир, увещевал его на прощание.

– Простите мне мою слабость, Ванечка. Вы простите, возраст позволяет так Вас называть…

– О чем Вы говорите, как угодно…

– Мне тяжело расставаться с фронтом и с Вами. Вы все словно бы приросли к моему сердцу. Провались эта должность, была бы моя воля – я бы навсегда остался здесь с Вами, с украинцами, с Симоном, отцом Андреем, Анисимом со всеми его глупостями, с Варварой Александровной… Но ничего не попишешь, надо ехать. И потому на прощание я хочу сказать Вам кое-что – как знать, может уже и не свидимся, время-то нынче лихое… У Вас есть удивительная черта – Вы просидели 30 лет в страшных царских застенках. Мудрено вовсе оттуда выйти, и дело даже не в физике, а в том психологическом надломе, который претерпевает там душа человека. Вы же вышли и не озлобились. Удивительно как Вы, который, казалось, должен бы был ненавидеть нас, представителей старого режима, проявляли к нам столько любезности, терпения и понимания. Вы лишились любимого человека, лишились свободы, тридцати лет жизни, молодости, всего, чем люди дорожат и что хранят в своих сердцах. И не озлобились, не очерствели, не стали мизантропом. Я не спрашиваю, как это Вам удалось, потому что знаю – ценой нечеловеческих усилий. Именно нечеловеческих, потому что человек, как он задуман природой и биологией, этого вынести не смог бы. Потому и не хочу заставлять Вас вспоминать их. Но хочу сказать, что самым большим моим желанием является то, чтобы Вы в себе эти черты сохранили. Поверьте – нынешние времена будут почище тех тридцати лет, что Вы провели в казематах. И потому сейчас сохранять и приумножать в себе эти качества важно особенно… Посмотрите – все словно озверели вокруг. Потому и важно не уподобиться, не стать на одну планку.

– Но зачем? Ведь так, без человечности, жить легче?

– Легче. Но у каждого из нас есть долг. Быть добрым, участливым, понимающим – вот наш долг.

– Что ж проку в нем, коли все равно никто не исполняет?

– Вы, конечно, не верите в бога. Может, Вы и правы. Но всегда в жизни каждого из нас наступает момент, когда приходится держать ответ за то, что сделал. И когда он наступит для Вас, Вы смело, глядя в глаза хоть Богу, хоть черту скажете: «Я сделал все, что мог». И простится Вам. Только Вам. И сразу станет легко…

Смысл действительно великих слов понимается спустя подчас много лет после их произнесения – неудивительно, ведь большое видится на расстоянии. Понял ли эти слова сейчас Иван Андреевич, он не знал, но запомнил на всю жизнь. Раздался гудок генеральского поезда, и они пошли в разные стороны – состав в одну, а Бубецкой в другую. Он шел навстречу Савинкову и мысленно благодарил провидение за тех разных людей, с которыми ему довелось здесь познакомиться.

Глава пятнадцатая. «Маленький»