Часть первая. Тропы Тьмы (СИ)

-- Левицкий, что ли? Он нам не шеф. Он тут за хозяйчика, весь район под ним. А у нас в школе директор Красавина, вот она нормальная тётка. Только она вообще была против, чтобы нас в дозоры пускали, и на машинах учиться не позволяла. Малы, говорит, ещё. Ну, на общем собрании Левицкий вопрос и двинул: сделать из нас в дозоре лёгкую кавалерию, а оружия не давать. Чуть опасность -- сразу трубить и наутёк! Так, собственно, и нормально было, пока тут ахтыровцы не распоясались! А теперь: просим, просим патронов, а нам говорят -- уговор дороже денег!

-- Дура ваша директриса! -- в сердцах сказал Алибек. -- Сказала бы: не пущу детей в дозор, пока бандитов не повыбьете, и всё!

-- А она так и сказала, -- согласился Валера. -- У нас девушка была, Варя. Её курьером в город отправили. Ахтыровцы её остановили, и... Ума не приложу, как она живая домой вернулась! Тут-то Красавина и сказала, что хорош в игрушки играть. У нас парни, конечно, в бутылку полезли, а с другой стороны -- теперь Левицкий точно прав. Нам теперь если патроны выдать, так точно на Ахтырова охотиться пойдём. Так что до сегодняшней ночи расставили нас на всю зиму только вроде сторожей -- по вышкам.

-- А сегодня что?

-- Ну, вчера от вас женщина прибежала. Говорит, вы там печи построили и газовую камеру, всех нас сжигать будете и воевать решили. Тут Левицкий к нам в школу заявился и говорит: сколько, мол, от этих гнид терпеть можно? Дайте нам ваших дозорных, пусть ночь постоят в секретах, а наутро мы возьмём всю эту трудкоммуну -- одни мошки полетят! Они же, говорят, для Ахтырова и база, и людей поставляют, и продовольствие! Пока не прихлопнем их, вас, то есть -- так всему району и терпеть.

-- И что, директриса ваша согласилась? И патронов для вас не вытребовала?

-- А её на совещании не было, заболела она, -- вздохнул Валерка. -- Говорят, спорыньёй отравилась. А может, ваши отравили, тоже ведь дело возможное. Так что вместо неё выступил начальник районного дозора. И сразу давай орать: вы не пацаны, а трусы, без винтовки в руках защититься не можете, морду бить не умеете! И всё такое. Ну, общее собрание и проголосовало: выступать!

-- Соплячьё, -- рассудительно сказал Мухтаров.

-- Да уж, не фельдмаршал Кутузов! -- рассердился вдруг юный стрелок. -- А каково слушать, когда взрослые мужики тебе один за другим оскорбления в рыло тычут?! И всё у девчонок на глазах! И это после того как два года на чужом иждивении прожил!

-- Разве ж вы не работали?

-- Работали, а что толку? Семь потов сойдёт, а урожаю потом с гулькин нос. Ни навыков, ни силы не нажили. Какие из нас крестьяне! Вот нам с общественного поля и давали... от щедрот!

-- Ничего! -- решительно произнёс вдруг Мухтаров. -- Скоро здесь всё изменится!

-- Изменится?! Думаешь, он что-то изменит? -- спросил Валера с презрением и надеждой, разумея под ним Керна.

-- Нет, -- покачал головой старший дозорный. -- Не он. Мы.

Керну и в самом деле следовало поспать. Он мог, подобно всякому молодому и достаточно здоровому человеку, обходиться без сна по две или три ночи, но ясность его мышления за эти сутки с лишним оказалась под серьёзной угрозой извне, и Керн чувствовал это. За все прошлые годы жизни, прошедшие среди различных по духу, но всё же целеустремлённых и не лишённых некоего жизненного оптимизма коллективов, он ни разу ещё не встречался с клоакой такой степени тесноты и концентрации. Там, в городе, судьба могла быть неясной и трудной, но она не приводила и к пучине безумия -- разве что в среде самых развращённых и реакционных классов, куда Керн допущен не бывал. Здесь же, в глубинке, поражённой преувеличенным во много раз ужасом новой мировой войны, реакция просто и естественно брала свою дань. Военинструктор отчётливо понимал, что рабочий комитет послал его сюда не для того, чтобы расправиться с этой дремучей Вандеей и не для того, чтобы поддерживать выбранный ею гибельный путь -- и всё же в течение целого дня он чувствовал себя то беспощадным Симурдэном, то кровавым маркизом де Лантенаком, и за каждым росчерком пера или движением автоматного дула мерещился Керну холодный нож гильотины. Между тем, обстоятельства требовали от него не столько крови и мести, сколько обыкновенного человеческого достоинства. Сдавая фактическое руководство Мухтарову-Нишанову и возвращаясь в свою комнату, Керн преследовал лишь одну цель: восстановить в себе запасы этого достоинства, чтобы не превратиться окончательно в фанатичную и крикливую машину, отдающую негодные приказы из одного лишь чувства внутреннего протеста.