Услышав о даче, мальчик насторожился.
Он бывал на даче дяди Иги и тети Зины. Ему там все нравилось: бревенчатый дом, дубрава, где он стоит, и круглый пруд неподалеку, и угористые поля. Двоюродная сестренка Катя, с которой они удили толстолобиков, веселая, с ней интересно. Увидев замешательство сына, отец горячо произнес:
— Видишь, мать, Витальке хочется на дачу. Хочется ведь? — обратился он к сыну.
— Да, папа. Но если нельзя…
— Нельзя, нельзя! — упрямо повторила мать.
— Ты, Вера, просто ненавидишь мою сестру. А в чем Зинка перед тобой виновата?
— Перестань при ребенке, — уже чуть тише сказала жена.
Старшую сестру мужа Зинаиду Вера на самом деле не любила.
Был у Зинки жених, молодой парень, по какой-то причине ушедший в запас лейтенант. Специальности — никакой, вот он и пришел на здешний завод, жил где-то поблизости, на Красной Пресне. А Зинка в отделе кадров тогда работала, сразу приметила парня. Слово за слово, и направила его на участок брата. Дело шло уже к свадьбе, как однажды на завод нагрянули люди из министерства, стали отбирать рабочих в заграничную командировку для обучения работе на новых станках и для их приемки — поточная линия была закуплена Внешторгом. Зачислили в бригаду и Зинку, и она три месяца прожила в Италии. Игорь Савельевич занимался торговыми сделками, Зинка ездила с ним в качестве секретарши. Домой она вернулась невенчанной женой дяди Иги, который оказался вдовцом, и, кажется, забыла о своем лейтенанте. Но Вера не слепая, чтобы не видеть, как даже при случайном слове о нем у Зинки тускнело лицо: значит, лейтенант не забыт, а Зинке просто жаль расстаться с выгодным муженьком. Что и говорить, дядя Ига, хотя ему и за пятьдесят и выглядел он из-за обильной седины не моложе, если не постарше, был красив зрелой красотой. Высокий, подтянутый, со сдержанной предупредительной улыбкой на удлиненном лице, он не мог не понравиться понимающей женщине. И в жизни он уже достиг кое-чего, так что не начинать все сначала, как это бывает у супругов-ровесников. Зинка, не будь дура, смекнула, и вот…
Вера не завидовала ей, ну разве что чуть-чуть. Да и это «чуть-чуть» не зависть, наверное, а удивление: чем Зинка взяла такого мужика? Что у нее есть особенного, бабского? Любовь? Откуда она, если у нее еще туфельки не обсохли, которыми она ее растоптала? Верность? Тут тоже дело такое… Один раз пошатнулась, а потом она, эта верность, легко повалится…
И еще одно смущало Веру: уж больно обходителен с ней при встречах дядя Ига. Что она, бывало, приготовит, хвалит приглазно, а ей неловко, провалилась бы сквозь пол тут, возле стола. Того и гляди, у Васи ревность еще проклюнется. Добрый он, да, но все мужики добрые до времени.
В конце концов Вера согласилась поехать к дяде Иге. Она догадывалась, что это он приглашает их, а не Зинка: та и родного брата запамятовала бы, попади ей вожжа под хвост, а о невестке и сердце бы не екнуло.
А день выдался — хрусталька граненая: как ни поверни, все равно блестит. И небо синее, и березы все обжелтились золотом, а луга на речке — что тебе камень малахит. Одно слово — бабье лето. Не больно густо у Веры дорогих украшений, но все же сережки надела золотые с крошечным розовым камешком турмалина — мигалками такие зовут, колечки — обручальное и еще Вася купил — с дорогим зелененьким изумрудом. И костюм надела трикотажный, из чистой шерсти. Спокойного серого цвета с коричневой отделкой. Не каждая баба ныне понимает этот цвет: иной только дай поярче. И косынка у Веры золотистая едва держится на каштановых волосах.
— Ну, ты! — удивился Василий, всовывая руки в рукава кожаной куртки. — Как на свадьбу!
— А что нам — унижаться?
— Ну, молодец, ну! Все наперед знаешь. — Вася просунул руки и, как-то само собой получилось, поднял их, будто сдаваясь.
— Я вот такая. Не люблю себя жалеть. А ты шляпу надень. Чтобы…
— Да что я, дурной? В такую погоду и в шляпе?
— Тогда орден «Трудовой Славы»… Он такой… Сверкает!
Вася, закинув голову, от души смеялся: что же с Верухой такое? Значок ударника комтруда, а в придачу — красную повязку дружинника на рукав? Дядя Ига обалдеет от счастья…