Час Самайна

Но это было не самое страшное, что могло ожидать путника на этой пустынной улице. Время было неспокойное, голодное, и бандиты хозяйничали на отдаленных от центра и патрулей улицах города. Но Блюмкин прекрасно чувствовал себя в тем­ноте, чудесно в ней ориентировался, ни разу не оступившись там, где и в дневное время надо было внимательно смотреть под ноги. Да и револьвер за поясом внушал уверенность. Впро­чем, детство и юношество, проведенные в Одессе, когда при­ходилось самоутверждаться в многочисленных уличных дра­ках, которые не всегда заканчивались после первой крови, выработали твердость характера и умение постоять за себя. Он твердо уяснил, что наносить удар нужно всегда первым, никогда не поворачиваться к противнику спиной, а если он упал на землю, то не удовлетворяться этим, а бить до тех пор, пока враг не затихнет. Незазорно спастись бегством, но если уже ввязался в драку, то стой до конца, используй все средства, какие сможешь, и оставь страх противнику. Побеждают не толь­ко силой, ловкостью и умением, но и решимостью идти до конца. Это он усвоил в драке в одном из глухих одесских дво­ров, где его подкараулили трое. Они были сильнее, их было больше. Якова сбили с ног, и тогда он, вцепившись одному в ногу, прокусив штанину, отхватил кусок мяса. Такого страш­ного вопля он никогда прежде не слышал! И они опешили на мгновение, в растерянности наблюдая за кричащим от безум­ной боли товарищем и не зная, то ли оказать ему помощь, то ли продолжать драку. Это дало Якову возможность подняться на ноги и бесстрашно, с дикими воплями, выплевывая чужую кровь, броситься в драку, горя желанием убить. Вскоре оше­ломленные противники отступили и даже обратились в бег­ство, на ходу поделившись мнением о нем: «Это же бешеный!» Кличка «Бешеный» сохранилась за ним надолго... Затем учас­тие в отрядах самообороны, защита еврейских районов от погромов и первое убийство человека. 

Впрочем, ничего особенного Яков тогда не почувствовал. Он видел, как мужчина бежал — краснолицый, что-то кри­чащий, огромный. Наган дернулся в руке, и человек, словно споткнувшись, упал. Пуля попала ему прямо в сердце. Это Яков увидел потом, когда, подойдя, рассматривал его тусклые, как у дохлой рыбы на Привозе, глаза, застывший пузырек окровавленной слюны в уголке рта. Небольшое входное от­верстие на серой рубашке, слегка набухшее кровью. И ника­кого особого чувства — ни сожаления, ни радости. Просто так надо. 

«Хочешь жить — ешь, хочешь выжить — убивай, — поду­мал он. — Это просто работа, которая не требует ни нена­висти, ни радости, ни особых раздумий. Лишь умения. В сле­дующий раз именно ты можешь оказаться на его месте». 

И Блюмкин научился быстро и метко стрелять, хорошо владеть холодным оружием, будь то нож или штык, освоил приемы рукопашного боя. 

В мыслях Яков теперь представлял себя новым Иудой Макковеем[4], и учеба в Талмуд-Торе, нравоучения старого ребе Менделя Мойхер-Сфорим, детская несбыточная мечта об учебе в ешиботе — все оказалось в позапрошлой жизни, даже не в про­шлой. Он не раз сталкивался со смертью, убивая и рискуя быть убитым, когда участвовал в боях в составе только что сформи­рованного 1-го Одесского добровольческого «железного» отря­да. Здесь он почувствовал, что, несмотря на юный возраст, может руководить, и приписал себе два лишних года.

Его умение организовывать, думать, сохранять спокойствие и принимать решения в экстремальных ситуациях заметили другие, и скоро Яков сумел подняться до должности помощ­ника начальника штаба 3-й Украинской советской одесской армии. Затем размолвка с командующим, эсером Лазаревым, на почве экспроприированных в банке денег и уход из армии, больше похожий на бегство. В Питере в ЦК левых эсеров его приняли, особенно те деньги, которые он привез с собой и сдал в кассу. 

Вскоре он уже был начальником отдела недавно созданной, но уже грозной Чрезвычайной комиссии по борьбе с контр­революцией и бандитизмом. Чувство власти над жизнью и смертью пьянило сильнее водки, да что водки — наркотиков, всего на свете! Но чувство власти пьянило не только молодых парней, впервые почувствовавших ее, но и целые партии. Омрачало только то, что эту власть надо с кем-то делить... 

Конфликт между большевиками и левыми эсерами назре­вал. «Власть» — это слово в единственном числе, и все де­мократии в истории заканчивались диктатурой. А тут еще грабительский Брестский мир, отдавший Германии террито­рию большую, чем занимала она сама. Большевики слишком легко на него пошли, подтвердив этим разговоры о герман­ских деньгах, полученных на революцию.