Час Самайна

— Не все средства и пути хороши, — вмешалась Лида, до этого молча стоявшая в сторонке. — Есть недостойные сред­ства, которые бросают тень на нашу партию и подрывают ее авторитет. А есть действия, которые вообще ведут к уничто­жению партии. 

— Что ты хочешь этим сказать? Говори прямо, глядя мне в глаза, — разозлился Блюмкин, но взял себя в руки: ситуация была не та, чтобы давать чувствам волю. 

— Она хочет сказать, что провокаторов развелось видимо- невидимо, все они из ведомства товарища Дзержинского и их надо давить, как крыс, — снова вмешался Арабаджи. — Еще после июльских событий, когда вроде вся ЧК сбилась с ног в поисках тебя, нам донесли о странной фразе Ленина в адрес Блюмкина и Андреева — «искать и не найти». Мы тогда не при­дали этому значения, поскольку ты для нас был героем! 

— И это ты говоришь мне, добровольно вызвавшемуся со­вершить теракт против германского посла и рисковавшего жизнью? Мне, прибывшему в Украину для подготовки терак­та против гетмана Скоропадского? Если бы не технические неисправности бомбы, он был бы успешен! А то, что я, попав в руки к петлюровцам, чудом избежал смерти? А моя деятель­ность как члена подпольного Совета рабочих и солдатских депутатов во время гетманщины и петлюровщины? А подго­товка вооруженных выступлений против петлюровцев в селах Киевщины и Подолья?! 

— Товарищ Гамбург тебе знаком? — спросил Арабаджи, демонстративно поигрывая в кармане наганом. 

— Речь идет о Кудельском? Да, он мне знаком еще по Одес­се. Работал журналистом в газетах «Одесский листок» и «Гу­док», я там печатал свои стихотворения, — ответил Блюмкин, без малейшего волнения изучая и анализируя обстановку. 

«Лица напряжены. Понятно, они ждут, когда я с возмуще­нием начну спрашивать, уж не подозревают ли они меня как провокатора. Тогда они достанут наганы, сунут мне их под нос и будет поздно что-то предпринимать. Надо как-нибудь от­влечь их внимание». 

—  А тебе известно, что он сейчас работает в киевской «чрез­вычайке»? — продолжал допытываться Арабаджи. 

—  Известно. Ну и что? 

—  А были у тебя с ним встречи в последнее время? И с то­варищем Лацисом, твоим знакомым по Москве, ныне возглав­ляющим киевскую ЧК? 

—  Были, — спокойно ответил Блюмкин и выпустил платок, который держал у носа. Как он и ожидал, их взгляды на долю секунды отвлеклись, чтобы проследить путь платка до земли. Да и неправильно держать наганы в карманах — прицельно не выстрелишь, а чтобы их достать, нужна еще доля секунды. Этого времени Блюмкину хватило, чтобы рвануться в сторону, под прикрытие гранитных надгробий, на ходу выхватить из-за пояса револьвер и наугад выстрелить. Это дало ему небольшую фору во времени, но сзади уже пришли в себя, началась пальба. Блюмкин больше не стрелял, чтобы не выдать свое передвиже­ние. Пули то и дело рикошетили рядом по каменным надгро­биям, но темнота и, самое главное, удача были на его стороне. Пока оторвался от преследования, насчитал восемь выстрелов. Решил, что домой возвращаться нельзя, там может ждать заса­да. Очередной раз похвалил себя, что правильно поступил, не «засветив» Женю и ее квартиру. Теперь у него было место, где можно выждать время. По крайней мере, эту ночь. 

— Кто там? — почти сразу отозвалась Женя на осторожное постукивание в глухое окно. Словно ожидала его. 

—  Кудлатый, рыжий, бездомный пес, ищущий приют и хо­зяйку. 

— Яша, ты?! — радостно вскрикнула она, и послышался скрип двери. 

Блюмкин на мгновение прислушался к темноте. Было тихо — лишь где-то вдали побрехивали собаки, шумел ветер в деревь­ях, — и осторожно подошел к крыльцу. Лязгнул запор, открылась дверь, и показалась Женя, держа в руках горящую дрожащим неуверенным огоньком тоненькую церковную свечку. Блюмкин поднялся на крыльцо, заставил ее посторониться, и с похолодевшей спиной, ожидая выстрела сзади, быстро прошел внутрь. Лишь прикрыв дверь, почувствовал себя в относительной бе­зопасности. В глубине дома глухо закашляла хозяйка, словно подавая знак, что его приход не прошел незамеченным. 

Женя приоткрыла свою дверь и пропустила его вперед, в полумрак комнаты, освещенной такой же свечкой, какую держала в руках. Она, как всегда, была рада его приходу. Сто­яла в ночной сорочке, смотрела счастливым взглядом серых глаз и куталась в теплый шерстяной платок. Блюмкину полу­мрак комнаты, где в темном углу могла спрятаться смерть, вдруг показался враждебным. 

«Лида предала меня, вдруг и эта предает?» — подумал он, нащупывая рукоятку револьвера за поясом. 

— Ты одна? Никого у тебя нет? — напрягшись, шепотом спросил он и увидел, как девушка болезненно вскинулась, намереваясь резко ответить. Это его успокоило. А Женя, овла­дев собой, сдержанно ответила. 

— Никого нет и быть не может. Я жду только тебя. 

Блюмкин, пройдя в комнатушку, все же обвел ее взглядом. Здесь даже при желании трудно было спрятаться, разве что в углу, за одеждой, но там было явно пусто, и он убрал руку с револьвера.