Час пробил

Барнс был неплохим психологом, от него не укрылось неудовольствие миссис Уайтлоу. Однако он оставался так же невозмутим, как и раньше. Могло даже показаться, что доктор специально испытывает терпение Элеоноры, потому что он повторил:

— Видите ли, миссис Уайтлоу…

Элеонора не выдержала и чуть резче, чем хотела, прервала Барнса:

— Мистер Барнс! Не могли бы вы ответить на мой вопрос кратко — да или нет.

Она спохватилась, что слишком грубо оборвала немолодого человека, и, желая исправить неловкость, прибавила неожиданно просительно:

— Пожалуйста! Я вас очень прошу.

Есть мужчины, которые теряются перед умоляющим «я вас очень прошу», особенно, если оно/исходит от таких женщин, как Элеонора Уайтлоу. Мистер Барнс или был таким мужчиной, или разделял чувства некоторых представителей сильного пола, потому что он без минуты промедления ответил:

— Мистер Лоу слышит.

Элеонора, облегченно, не скрывая радости, вздохнула. С трудом вырванное признание Барнса давало некоторый шанс. «Вопросы следует формулировать с таким расчетом, чтобы Лоу мог отвечать на них или утвердительно, или отрицательно», — подумала она.

От Барнса не укрылись надежды Элеоноры. Он поднялся. Барнс во весь рост кажется сидящей в низком кресле Элеоноре огромным, он нависает над ней, и с высоты доносится:

— Вы, кажется, хотите с ним поговорить?

— Да, — соглашается Элеонора, не понимая, почему бы скрывать это.

— Ну, ну, — обрушивает Барнс сверху странные свистящие звуки.

Совершенно невозможно попять, что кроется за этим «ну, ну»: злость, поощрение, желание помочь пли предостеречь, или полнейшее безразличие? Потом Барнс, не обращая внимания па Элеонору, рассуждает вслух:

— Слышать? Слышать он может, хотя и не очень хорошо: это требует от пего много сил, слишком много… Видит он безусловно лучше. Хотите с ним поговорить? Могу понять, по не думаю, что вам удастся узнать что-либо вразумительное — в таком состоянии он вряд ли будет удовлетворительным собеседником. Впрочем, как врач я не возражаю. Попробуйте. То, что удается женщинам, даже в голову не может прийти мужчинам. Не правда ли?

Барнс придвинулся к Элеоноре так близко, что ей стали видны тонкие волоски в ушных раковинах, бледные веснушки на щеках и красное пятно, неровные края которого напоминали границы какого-то государства. «То, что иногда удается женщинам, даже не приходит в голову мужчинам. Не правда ли?» Слова «не правда ли» были сказаны мягко, вкрадчиво, даже дружески, как будто Барнс предлагал Элеоноре стать участницей заговора, которой он сможет доверить самую сокровенную тайну. Барнс принадлежал к той редкой породе мужчин, которые, не обладая никакими видимыми до_стоинствамп, а может быть, именно поэтому, выработали в себе удивительное умение безраздельно владеть женским вниманием.

— Как врач я не возражаю. Другое дело, что мы были, как бы это сказать, не то чтобы дружны, а близки, скорее. Да, близки. Хотел бы вас предостеречь. Не скажу, что хорошо знал этого человека. Знать человека невозможно, он непознаваем, просто я мог с наибольшим успехом предположить, как он поведет себя в той или иной конкретной ситуации. Всего лишь предположить, подчеркиваю. Мистер Лоу — неразговорчив, не любит выворачивать себя наизнанку перед каждым встречным. Он, по-моему, не очень-то верит в такую человеческую черту как сострадание. «Удивительно, Барнс, — изредка говорил он тихими вечерами в особняке, — удивительно, сколько ничего не значащих слов придумали люди! Сострадание, участие, человеколюбие… Вы представляете себе нормального человека, о котором можно во всеуслышание заявить: вот он, — и показать па субъекта с крючковатым носом или тонкими губами, еле скрывающими редкие желтые зубы, — вот ои человеколюбив? По-моему, это чепуха». Однажды я имел неосторожность спросить Лоу, верит ли он во что-нибудь. Он долго смотрел на меня, потом ответил: «Знаете, Барнс, я отношусь к вам с симпатией и вам могу сказать, что ни один мало-мальски приличный человек не смог бы ответить на ваш вопрос. Но я сам, Барнс, отношусь с большим недоверием и подозрительностью к людям, которые способны, допивая мутный кофе или ковыряя в зубах изящной костяной зубочисткой, спросить: а вы верите вообще во что-нибудь?»

Барнс поднялся, подошел к старинному буфету, открыл тяжелые резные створки. Он стоял спиной к Элеоноре и, казалось, напряженно обдумывал, что сказать. На самом же деле Барнс повернулся и совершенно буднично заметил:

— Зачем я все это говорю вам? О человеколюбии в понимании мистера Лоу, о том, верит ли он во что-либо или нет… Л хочу, чтобы вы представили: Лоу весьма непростой человек, не такой, как его мамаша, состоящая из полутора с лишним сотен фунтов мятущейся в поисках наслаждений плоти и нескольких, не бог весть каких сложных, интриг. Дэвид Лоу совершенно не однозначен. Его «да-» может означать «нет». Его «нет» ' может быть восторженным «да», а самое* трудное, что он сам толком не представляет, что, почему и каким образом захватило его в данный момент.

— Может быть, он несколько психически неуравновешен? — предположила миссис Уайтлоу.