Час пробил

— В мемуарах он писал: именно его «да» решило спор. А генерал, контролировавший тогда научные работы над секретным оружием, заметил: «Президент не так уж много сделал, сказав «да». В те времена потребовалось бы огромное мужество, чтобы сказать «нет».

— Почему?

— На разработку атомной бомбы угрохали почти два миллиарда. Если бы война закончилась без ее применения, трата денег могла показаться бессмысленной. А от насмешки до осуждения — один шаг.

— Опять деньги, — вздохнула Наташа.

— Не просто деньги — денежные мешки. Готовые на всё, чтобы продемонстрировать миру свою власть.

— Я скучаю. — Первая улыбка. — Скучаю без продолжения. Нельзя надолго оставлять Элеонору.

— Нельзя, — соглашается он.

О СОБЫТИЯХ 14–18 ИЮЛЯ 1980 ГОДА

«Надоело все. Даже перестала замечать окружающее. Может быть, остановить машину? Искупаться? Нет купальника. А кто увидит? Да и не думаю, что зрелище такое уж отвратительное».

«Хонда» затормозила и съехала на песчаную обочину. Элеонора переключила передачу и остановилась почти у самого края пустынного пляжа. Вышла. Песок оказался неожиданно глубоким — она увязла по щиколотку. Сбросила туфли, а через минуту уже стояла только в легкой рубашке, которую развевал ветер. Песок был прохладным. Она подошла к воде, провела ногой по влажной полосе. Из образовавшейся в песке лунки выскочил маленький краб. Он застыл в нерешительности: Набежала волна и смыла скромного краба.

Элеонора вернулась к машине, быстро скинула рубашку и стремглав бросилась в воду. Она проплыла метров пятьдесят и перевернулась па спину. Солнце висело прямо над головой. Тишина. Берег был пустынным, и серебристая машина напоминала космический корабль на поверхности желтой песчаной планеты.

Медуза скользнула вдоль спины и ушла в глубину. Вода была как расплавленный аквамарин. Элеонора закрыла глаза: казалось, опустились кроваво-красные шторки. Не успевала волна смочить лицо, как солнце высушивало воду до капли. Элеонора открыла глаза. «Не может быть!» Урчал автомобильный мотор. Приподняла голову и увидела «форд» цвета золота ацтеков — ее любимый цвет. Чей-то автомобиль остановился в десятке метров от ее стоянки. Из машины вышел мужчина в синей фуражке с длинным козырьком. Фуражку украшал герб, ослепительно блестевший на солнце.

«Так, — с досадой подумала она, — теперь мне сидеть здесь до скончания века. Современный мужик! Ха-ха. Черта с два он уйдет, пока я не вылезу». Элеонора разозлилась. Надо же было остановиться ему именно здесь, именно тогда, когда она раз в столетие решила искупаться. Пляж тянется на уйму миль. Так нет же, угораздило. Откуда он взялся? На дороге — ни души. Даже встречные машины не попадались. Зной разогнал всех по углам. Мужчина стоял, опершись о капот, и смотрел на море. Видел он Элеонору или нет? Трудно сказать. Он сделал несколько шагов вперед и остановился напротив открытой дверцы «хонды».

«Сейчас увидит горку предметов моего туалета», — неприятно кольнуло Элеонору, но мужчина тут же пошел вперед и уселся у самой воды. Наиболее яростные из штилевых валов доходили до носков его ботинок.

Прошло пять минут, десять, потом Элеонора потеряла счет времени. Подплыла к берегу метрах в трех-четырех от мужчины. Козырек фуражки навис так низко, что различить черт его лица она не могла.

«Что-то неуловимо знакомое? Нет, откуда же? Вообще все это неприятно. Придется просить этого дурака отвернуться, если сам не догадается убраться отсюда».

— Послушайте. — Голос Элеоноры был таким жалобным, что даже Казанова покинул бы пляж без дальнейших увещеваний. — Послушайте! Дайте мне выйти. Я раздета.

— А разве я не даю? — ответил мужчина, глядя себе под ноги.

«Вот дерьмо! Так и знала: будто никогда в жизни не видел голой бабы. Ну, увидит! Какое сокровище! Ну, пробежит в его паршивых мозгах какой-нибудь сигнал, импульс, раздражение, черт его знает, что там у них бегает. Неужели взрослому человеку нечем больше заняться…»

Ее размышления прервал голос:

— Вы что, не понимаете? Я ничего не вижу. Посмотрите, какой козырек. — Он постукал пальцем по невообразимых размеров козырьку и демонстративно натянул фуражку еще глубже — виден был только подбородок.

«Действительно, ничего не видит. — Она почти поднялась и снова юркнула в воду. — Только выйду, он конечно же снимет фуражку и…»