Час пробил

Больше всего раздражало, как быстро Жанна сходится с людьми, самыми разными. Ему это давалось лишь усилием воли, когда требовали обстоятельства. И бывало обидно, с какой поспешностью окружающие принимают на веру роль простака, которую он на себя в таких случаях брал. Правда, так он думал вне работы: сослуживцы за глаза называли его «кремень». Лихов недоум, евал: почему?

Сегодня днем у них с Наташей возникла перепалка, абсолютно пустопорожняя, беспредметная. Перепалка бытового оттенка. Кто-то что-то положил не туда, или взял не оттуда, или рассыпал, пролил, не учел, не предположил, не подумал о другом… Вот-вот, кажется, именно таким был подтекст — не подумал о другом. Кто о ком не подумал, вспомнить уже трудно, но резкие слова и неизвестно откуда берущаяся обоюдная свирепость поразили и того и другого.

Они сидели молча. Молчание такого типа может вылиться в бурное примирение или в окончательный разрыв. За минуту до того как отчаяние ли, или смелость и безрассудство заставят кого-то из них произнести первые слова, совершенно невозможно предположить, что же произойдет.

Каждый думал о том, что сейчас лучше всего нейтральное начало. Ничего не значащая фраза. Максимально бесцветная, не имеющая отношения ни к одному из них. Ему казалось, что он зачеркивает телетайпно всплывающие в голове варианты: нет, не то, и снова не то, не подходит, опасно — она может неверно меня понять… и тогда срыв, ожесточение, гибель отношений.

У нее меньше терпения или требования не настолько жесткие, как у него. Она садится вполоборота. Понятно почему. Вот-вот могут брызнуть слезы. Не хочет, чтобы он видел ее плачущей. Не только потому, что в слезах она растерянна и беспомощна, но и потому, что краснеют глаза и исчезает привлекательность. Потом, когда все так или иначе образуется, он забудет ее беспомощность и растерянность, но красные глаза забыть непросто, непросто забыть неожиданно проглянувшее несовершенство лица.

— Гурвиц, Байден, Уиллер, экипаж самолета, и Розенталь, Харт, доктор Барнс — одни и те же люди? — У нее подрагивают губы, руки теребят конец махрового пояса.

— Одни и те же.

— Почему они изменили фамилии?

— Обстоятельства заставили. — Он рад, что разговор начался именно так. Нехудший вариант. Еще несколько фраз — и опасность останется позади. Оба понимают, что с каждой фразой общего разговора призрак разрыва тускнеет. Он, как злой джинн из доброй сказки, втягивается в бутылку. Каждый из них хочет, чтобы это произошло поскорее.