Распрямившись, Федька обнаружила соглядатая — Рваная Ноздря ждал.
— Что стоишь, воды принеси, — велела Федька, не особенно удивившись.
Она заставила Ноздрю держать бадью и долго плескалась, умывала лицо, а заодно для чего-то и шею. Ноздря усердно заливал Федькины сапоги и обливался сам, переступал он излишне резво, с не оправданной никакими внешними обстоятельствами живостью.
Когда холоп отправился опять к колодцу, Федька заскочила за клеть и пошла вдоль ограды, везде высокой, частью надстроенной. Иногда это был частокол, иногда забор — в промежутках между строениями, где доски задвигали в пазы столбов. Нечего было и думать, чтобы выбраться на волю без лестницы или подходящей подставки. Федька бродила, примериваясь к ограде из любопытства, — возвращаться в душную горницу, снова пить, есть жирное, слушать тошнотворные разговоры не хотелось.
Достигнув ворот, она увидела сторожа с саблей на боку и сразу повернула обратно, рассчитывая пройти двор насквозь до другого края.
В путаном хозяйстве Подреза со множеством высоких и низких строений, с пристройками, чуланчиками и неожиданными тупиками там, где можно было рассчитывать на проход, продолжалась своя, независимая от гостей жизнь. Ласковое ржание лошади, что сунула морду тебе в затылок, заставляло шарахаться, чтобы увернуться тотчас же от лохматого пса, который в злобном, но жестоко оборванном прыжке, громыхнул цепью. Федька плутала, несколько раз упираясь во внутренние заборы и плетни; смутно угадывались деревья сада.
Обратный путь не вызывал затруднений: между углами крыш метались голоса, светились решётки окон. У подножия лестницы Федька приметила Ноздрю. Тот был не один и бубнил что-то Евтюшке, которого тоже можно было признать, несмотря на темноту.
— Ах ты щенок! — дёрнулся вдруг Евтюшка и бросил собеседника, чтобы выскочить на середину двора.
— Что я такого делаю? Ну что я такого делаю? — запричитал голос на крыше.
Что он такого делал, можно было только гадать, примечая в тёмно-синем с редкими звёздами небе, как мальчишка, который стоял на коньке у самого обрыва, подтянул штаны и отодвинулся в сторону пожарной бочки. В тот же миг на верхнем рундуке лестницы с треском распахнулась дверь, мятущийся огонь озарил столбы забрала и ступеньки, шумно повалили до ветру, до воли гости; холопы, спускаясь бегом, держали роняющие искры факелы. Подрез размашисто хватался за перила и кричал, перегибаясь:
— Всё ваше, черти! Берите всё, разоряйте! На тот свет с собой ничего не возьмёшь!
Подьяческая братия бессвязно переговаривалась, восклицала, пела, смеялась и приплясывала. Иные, низвергаясь к подножию высокой лестницы, ухитрялись попутно и обниматься.
Факелы озарили двор. Долгие тени бежали за спинами людей, уходили за постройки, хороводились за каждой отдельной дощечкой. Среди рассыпавшейся толпы Подрез обнаружил Федьку и размашисто к ней подался:
— Хорошо ли я тебе заплатил, друг мой?
Подрез оказался при ближайшем рассмотрении не так уж пьян; пошатывался он более от широты натуры, чем от выпитого, — Федька поняла это, едва поймала взгляд, осмысленный и трезвый.
— Хорошо, — отвечала Федька тихо, хотя стыдиться тут было некого. Любой достаточно громкий вскрик вызывал у хмельной братии приступ веселья.
— А вот я тебя на цепь! — вихлялся Подрез. — Где челобитная? Переписать! обещал! где она? Что с обманщиком делать?
— В колодки! — бузили, ничего не разбирая, гости.
— Пойдём, брат, теперь уж ничего не попишешь! — Подрез цапнул её за плечо.
Федька не сопротивлялась, опасаясь борьбы. Любая борьба, даже нестоящая, шуточная, заставила бы их сплетаться, касаясь грудью. И жутко тут стало Федьке от полной своей беспомощности — кто знает, где у Подреза кончались шалости и начинался умысел.
— Поздно, брат, поздно, пеняй на себя! — тащил обомлевшую Федьку Подрез, а человек десять с гоготом следовали за ними в надежде на развлечение.
В глубине двора неясно обозначилась избушка с закрытыми ставнями, Подрез, не выпуская Федькиного запястья, взошёл на крыльцо и обернулся к народу, уже поредевшему — иные растерялись дорогой по закоулкам.
— Давай, давай — напирай! — рявкнул он в голос. — Цепей на всех хватит!
Гости загоготали, замявшись, остались кто где стоял. Один только Евтюшка не остановился. Но уже загремел замок, Подрез толкнул дверь и властным движением втащил слегка упиравшуюся Федьку в темноту. Лязгнула изнутри щеколда, обманутые гости запоздало ринулись на крыльцо, затопали, принялись дёргать, толкать дверь и взывать к беглецам. Гости смеялись и пытались острить, но едва ли достаточно хорошо уже понимали, в чём состоит шутка.
Не больше того понимала и Федька, она отстранилась и нащупала стену.
— Свет! — велел хозяин негромко.
В самом деле: обозначилась жёлтая щель, щель растворилась дверным проёмом, на пороге в комнату возникла со свечой в руках девочка.
— Твоя Зинка — на всю ночь! Владей! — сказал Подрез с плохо скрытым торжеством.
Затея, надо признать, удалась: что бы там ни испытывали одураченно галдевшие на крыльце гости, Федька просто онемела.