Читаем Час новолуния полностью

— А Родька что, признался? — спросил вдруг Вешняк уже сам собой, а не в качестве хозяина бани.

— Признался, — отвечала Федька, когда сполоснула лицо.

— Вы его пытали?

Она не сразу ответила, споткнувшись на этом «вы».

— Нет, не пытали.

— Я бы не признался! — объявил Вешняк трубным голосом с неба.

Федька поперхнулась. И хотя мыльная пена не покрывала рот и глаза открыты, видела она свет в потолке, куда нужно было говорить, молчала. Потом спросила:

— Ты солёные сливы нашёл?

— Какие?

— Какие! В корзине!

Теперь должен был поразмыслить Вешняк. Зашуршал по крыше, съезжая... и обрушился вслед за тем, развалился со страшным грохотом. И сто банников не могли бы так грохотать, свалившись с крыши друг на друга. Намыленная, нагишом, Федька кинулась к дверям, готовая выскочить и так... Вешняк отозвался, закряхтел:

— Ни-ичего! Это дрова порушились у стены. Где сливы?

Может, он и расшибся, развалив под собой поленницу, но если способен помнить о сливах, то вряд ли поймёт Федьку, когда она выскочит к нему вся, с ног до головы, голая и скользкая. Поразмыслив, она вернулась к шайке с водой и успела, обильно плескаясь, продвинуться от головы до пояса.

— А чулки кому? — рядом, за дощатой перегородкой, как ни в чём ни бывало спросил Вешняк.

— Ты их сюда притащил? — внезапно догадалась она.

— Ты же сам сказал посмотреть, что в корзине.

— Мои чулки. Положи на место.

— Шёлковые?

— Шёлковые.

— А для чего они тебе? — Разумный, в сущности, вопрос этот остался без ответа, и Вешняк вынужден был продолжать беседу сам с собой: — Они же тонкие, рвутся.

— Эй! — всполошилась Федька. — Не смей тянуть!

— И холодные, какой от них толк?

Что он мог сделать с чулками при слове «холодные», какому испытанию шёлк подвергнуть, она не сообразила, выдумки не хватило вообразить, и потому не могла Вешняка предостеречь от этого опасного действия, только бессильно замычала.

— Разве ты будешь их носить? — осведомился Вешняк, уверенный, что сказанного достаточно, чтобы убедить Федьку в полной никчёмности чёрных шёлковых чулок, прошитых красными, шёлковыми же нитками по боковым швам от ступни до бедра.

— Они дорогие, — нашлась наконец Федька. — Отнеси их на место, а мне притащи чистые рубашку и штаны, положишь их там, в предбаннике.

Качество «дорогие» нельзя было подвергнуть никакому испытанию совершенно, сколько ни терзай тончайшую ткань, и возражений у Вешняка не нашлось.

После бани складывать разваленную поленницу они поленились. Когда и Вешняк помылся, оба чистые с ощущением свежести, не заходя в дом, пристроились во дворе у длинной доски, на которой разложили снедь.

В наличии оказались два пирога и кувшин с квасом. А где вишни, где солёные сливы? Сначала Федька удивилась, а потом и обиделась. Помнилось, что-то ещё должно быть. По крайней мере, пряники. И половина варёной курицы где? И ещё, может быть, что-то, чего не упомнить. Вешняк смотрел в землю, старательно изображая раскаяние, однако оно у него плохо выходило. Когда он чесался за ухом и сокрушённо вздыхал, то виноватый вздох этот, подозрительно звонкий, приличнее было бы назвать насмешкой. Почёсывание затылка — жест тихого смирения — можно было принять за жизнерадостную попытку всё отрицать, столь весело моталась из стороны в сторону голова.

— Давай лучше есть на ходу! Будем ходить и разговаривать, — предложил Вешняк, напрасно сгоняя с лица ухмылку.

Лучше так лучше. Правда, Федька не совсем поняла, лучше, чем что? но согласилась: ладно, давай. Взяли пирог и праздным шагом двинулись по двору, отщипывая кусочки и вгрызаясь по переменке в яичную начинку. И так ходили они неспешно, присаживаясь там и здесь и останавливаясь, чтобы лениво заглянуть в опустевший хлев, где засохли по земляному полу давние ошмётки навоза.

Восхитительное ощущение свободы и покоя посетило их разнеженные баней сердца. Следовало признаться, что сама Федька, без Вешняка, до такой изумительной вещи, как есть на ходу, никогда бы, наверное, и не додумалась. Хорошо хоть, хватило доверия к мальчишескому замыслу. Любой здравый, с размеренным умом человек тотчас обнаружил бы несусветную нелепость затеи, если бы мог наблюдать, как возвращаются они (ребёнок и взрослый) к своему столу-доске за каждым глотком кваса и вместо того, чтобы сесть наконец и поесть толком, опять удаляются, никем не гонимые. Но смеяться над ними было решительно некому. В этом-то и заключалось счастье.

К тому же обширный замысел Вешняка ещё только приоткрывался Федьке во всём своём продуманном ладе. Совершенно случайно, сдвинув от стены колоду, они обнаружили сбежавшую сюда на одной ноге, безголовую, но отлично проваренную курицу. Можете представить себе ликование мальчишки и удивление его старшего друга! Курицу пришлось съесть. Но затем ведь и горшочек с вишнями обнаружился между поленьями в виде нечаянного дара природы! Заявили о себе в самых невероятных местах пряники! И сливы дальше забора не укатились! Что говорить про молоденькие зелёные огурчики, лук и маринованный чеснок — эта мелкота из себя выходила, силясь попасться если не на глаза, то под руку.

Перейти на страницу:

Все книги серии История России в романах

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза