Час новолуния

Близко посаженные глазки, совершенно круглые оттого, что они прятались в заплывших жиром щеках, смотрели с настороженной наглостью. Небольшенький, как глазки, ротик вызывал сейчас же неприязнь — несмотря на ограниченные размеры, он отлично умел кусаться, жрать, плеваться и говорить грубые, лживые слова. Это впечатление мальчишка тут же убедительно подтвердил: увидел, что Федька грозит пальцем, и самым гнусным, взрослым образом выругался. Она прибавила шагу с намерением поймать загривок паршивца (хотя малый был тяжёл и велик, трудно сказать, что получилось бы, вздумай он только сопротивляться), но тут послышался голос и явился над частоколом Вешняк:

— Гляди, Репей! Пистолет!

Пистолет у него, в самом деле, в руках и был. Мальчишки, осаждавшие Вешняка на его дворе, дрогнули, не решившись ответить на ошеломительный вызов камнями. А Федька рванулась вперёд, сколько позволяла тяжёлая корзина:

— Не смей!

Окружённый угрозами, Репей искал спасения в бегстве, пустился наутёк, сверкая красными пятками, и увлёк за собой войско, народ в большинстве своём мелкий и пугливый.

— Брось пистолет! — сорванным голосом кричала Федька.

А Вешняк поднялся над частоколом ещё выше:

— Тараканы, бегут! Вот вам! Бах — стреляю! А...

Может, он имел ещё что добавить, но получил по голове и оборвался на полуслове — догадался ведь кто-то пустить последний камень и — бах! — угораздил Вешняка в лоб. Федька метнулась к воротам, чтобы принять безжизненно рухнувшее уже в воображении тело, но Вешняк, Федькиному воображению не особенно доверяя, раздумал падать. Только дёрнулся под ударом и махнул пистолетом.

Устрашённый враг тикал без оглядки.

— Стой! — истошно взвопила Федька, увидав, как мальчик сморщился, ожидая выстрела... Потянул, нажал, с перекошенной рожицей ещё нажал — не стреляло.

Целил он, разумеется, в небо, но увесистая штука так водила его при попытках выстрелить, что нельзя было смотреть на это без замирания. Федька кинулась к калитке — заперто. Она успела по-настоящему рассвирепеть, когда вход отворился и предстал, дружелюбно улыбаясь, Вешняк — лоб его расцвёл свежей ссадиной.

— Я тебе баню приготовил, — сообщил он, пользуясь тем, что Федька онемела. — Жарища! И щёлоку наварил.

— Где пистолет? — возразила на это Федька, сердито отстраняя мальчишку.

Пистолет лежал на земле в полной исправности. Только Вешняк не поставил кремень на колесо. То ли забыл в горячке, то ли не знал, как изготовиться к выстрелу. А боевая пружина спущена. Установив эти первоочередные подробности, нужно было теперь обругать стрелка, но Федька напрасно пыталась припомнить, какими словами ругают, — ничего дельного на ум не взошло.

— Чтоб не баловался больше! Понял! — проговорила она с суровым видом.

Он понял. Он прекрасно понял и то, что Федька приготовилась сказать поначалу, но не сказала и уж больше не скажет.

— У меня собака была, Клычко. — Вешняк не считал нужным оправдываться. Во всяком случае, ни один суд не признал бы заявление про собаку в качестве имеющего отношение к делу довода. Ни у одного судьи, пожалуй, не нашлось бы терпения, чтобы проникнуть в тайну мальчишеского образа мыслей. Но у Федьки было и время, и терпение, и любовь.

Под лестницей в дом она приметила теперь дощатую конуру. Но чисто было перед тёмным лазом, не валялись огрызки костей, дожди и ветер стёрли следы лап и мохнатого бока — воспоминания о бывшей здесь жизни.

— Отравили, — убеждённо сказал мальчик. — Морда вот так оскалена, и мясо срыгнула. А откуда мясо?

Вешняк помрачнел, и Федька не решилась наводить его на дурные мысли — расспрашивать.

Горячей водой — баня и вправду прокалилась — она промыла ранку, хотя Вешняк сопротивлялся, уверяя, что под грязью скорее засохнет. Кажется, он так и остался при этом убеждении, но Федькина забота заставила его размякнуть. А Федька не менее того удивилась самоотверженной затее мальчишки с баней. Одной воды пришлось натаскать вёдер с десять — штанины и сейчас в грязных разводах. И к тому же, нарушая запрет зажигать огонь, он должен был топить потихоньку, сухими дровами — начиная с обеда, по видимости. А потом пришлось ему, обжигаясь, надрываясь от тяжести, перекладывать раскалённые булыжники из печи в кадки, чтобы вскипятить воду. И щёлоку надо было наварить из золы для мытья и стирки. Шутка сказать баня — это ж только начни!

Федька расцеловала мальчишку в обе щеки и увенчала свою признательность крепким поцелуем в темя, а Вешняк эти нежности претерпел, почти не дёрнувшись.

— А то я и сам, знаешь, с весны не мылся, — объяснил он небрежно. — Ты мне спину потрёшь. А я тебе. — И сдвинул брови, чтобы вернуть разговор от охов и ахов к обыденным его началам.

Но Федька ахнула теперь ещё раз. И вспыхнула, вынужденная измышлять смехотворные отговорки, вроде того, что сначала старшие, потом младшие.

— А как же веник? А мы с отцом всегда вместе ходили. Мужчины сначала.