Чародей

Юрий извлек из портфеля мое заявление. Петр Ильич тут же написал приказ, велел секретарше сделать из него выписку, заверил ее и вручил мне. Там было сказано, что я второй день, то есть со вчерашнего дня, работаю учительницей первого класса Ак-Булакской мужской средней школы Љ2 и отозвана из трудового отпуска, то есть мне уже начисляется зарплата. На переезд нам дали три дня. Ай да фронтовики-офицеры! Ай да сукины дети! Молодцы! Век буду им благодарна.

Рекомендацию для направления Юрия на учебу в пединститут Районо выдало без задержки. В моей трудовой книжке было написано, что я уволилась по собственному желанию в связи с переходом на работу в другую школу. Когда нас пригласили на открытое партийное собрание, Юрий злорадно усмехнулся и запретил мне там появляться, велел сидеть тихо и ждать его возвращения. Послушалась, сидела тихо вместе с мамой, обсуждая, кому продать корову, как побыстрее убрать все с огорода.

Собрание не затянулось. Вел его Карл Иванович, так как Василий Спиридонович был еще в отпуске. Первые три вопроса производственные — о готовности детей к школе, о распределении групп по спальням и рабочим комнатам, об очередности пользования баней — много времени не заняли, а третий вопрос не обсуждали вовсе. Карл Иванович зачитал приказ о моем переводе в Ак-Булак и направлении Юрия на учебу в столичный пединститут. В связи с тем, что данные товарищи уже не являются членами нашего коллектива, нечего ставить вопрос об их проступке.

Вера Матвеевна и компания Текли шли с собрания в полном разочаровании. Приказ о переводе меня в Ак-Булак их разоружил. Вера несколько дней обдумывала дома свое выступление, в котором проявились бы ее высокая гражданская позиция, толкающая ее, жену и мать, сурово обличить безнравственность директора школы, вступившей в преступную любовную связь с искателем любовных приключений Юрием Николаевичем. Он бросил жену-фронтовичку с ребенком, пил и развратничал все прошлое лето, пытался соблазнить Тамару Максимовну, но умная девушка не поддалась его чарам. Тогда он переключился на Татьяну Павловну и нашел в ней родственную душу, такую же развратную и бесстыжую… Она, Вера Матвеевна, жена и мать, да просто порядочная женщина, не находит слов, чтобы достойно определить низость падения этих, с позволения сказать, детских воспитателей. Их и близко нельзя подпускать к детям. Сорную траву из школы вон! Пусть идут на ферму, в колхоз или на шахту!

Хорошо подготовленная яркая речь пропала втуне.

Юрий пришел с собрания в приподнятом настроении. Не подвели союзники — фронтовики. Завтра ему на работу, я освобождена от должности и остаюсь дома. К восьми часам он уже сидел в учительской. Подтянулись и другие учителя. Через открытое окно доносились веселые голоса, песни и смех отдохнувших за лето учительниц. Юрий в своем амплуа, потешает честную компанию. До меня им вроде и дела нет. Спасибо. Мне будет легче оторвать сердце и от ставших родными стен школы и от работающих в ней учителей, с которыми за шесть лет породнилась душой. Жаль расставаться со всеми, даже со стервозной Верой Матвеевной. Сегодня последний из трех отпущенных нам Петром Ильичом дней. Вечером налегке с чемоданом и двумя сумками отправимся вдвоем в Ак-Булак, чтобы приготовить к въезду выделенную нам комнату.

Мама за два дня должна продать корову и начать ликвидацию огорода. Мы все перестирали, осталось погладить и уложить. Я этим и занималась в коридоре, все лето служившем нам столовой. На стуле стоял с откинутой крышкой чисто протертый и хорошо просушенный чемодан. В него я укладывала проглаженные вещи, выбирая самые необходимые, без которых никак не обойтись в первые дни на новом месте. Не плакала. Свалившаяся на нас беда придавила все чувства, я отупела, заморозилась и одеревенела. Слышу, компания вывалилась из учительской и через двор направляется сюда. Не хотелось бы никаких прощаний и душещипательных разговоров, но, видно, не удастся их избежать.

— Татьяна Павловна! — вперед выступил Иван Михайлович, — Завьем горе веревочкой, раз уже ничего изменить нельзя. По нашему обычаю в учительской накрыт стол. Выпьем чаю, попоем, поговорим и попрощаемся по-людски. Как стоите, так и пойдем, не переодевайтесь. Мы вас любим за душу, а не за костюм.