Чародей

Назавтра, в понедельник, я зашел по делу в мастерскую одной из самых важных пчел. То был мистер Альберт Рассел, чья типография располагалась за несколько улиц от церкви. Я часто бывал у него по своим типографским нуждам – мне требовалось очень многое, и печатником он был отличным. Бумага для моих личных писем, бумага с шапкой для деловой переписки, бланки счетов – «За визиты на дом… За частную консультацию… За дополнительные процедуры и лекарства…» и все прочее, по необходимости, с прекрасным кадуцеем в верхнем левом углу. Мне нравилась глянцевая бумага и цвет типографской краски, который мистер Рассел именовал «античный красный».

Мистер Рассел был старостой в приходе Святого Айдана.

– Вы видали когда-нибудь такую наглость? – воскликнул он. – Говорит, что вещает устами епископа. Я знаю епископа. Еще с тех пор, как он был настоятелем у Святого Павла. Такие речи на него совершенно не похожи. Я думаю, епископ велел ему заскочить к Святому Айдану и намекнуть, что капелька умеренности не помешает. Но такие мелочные нападки! Он даже не упустил, что отец Айрдейл решил звать Дарси Дуайера «правителем хора». Это всего лишь старинное название регента. И очень мило как благодарность за двадцатилетнюю службу приходу. По-моему, это даже предложил сам доктор Парри. И это значит, что по большим праздникам Дарси имеет право надевать мантию, что ему, конечно, приятно. Да, они любят облачаться, а что в этом плохого? Это разнообразит службы и делает их поярче. И прекрасно увязывается с понятием церковного года – ну, знаете, все эти литургические цвета облачений и алтарных покровов. У нас в приходе теперь неплохой набор облачений – и это все пожертвования. То, что сейчас вышивает мисс Тодхантер, – просто умереть не встать. Пусть будет больше цвета. Конечно, я по ремеслу занимаюсь цветом, так что неудивительно, что мне это нравится. Но Милликен тоже одобряет, а он – второй староста. Мы свое дело знаем; нам не нужно, чтобы какой-то посторонний из епархиального управления учил нас, как быть старостами. Я на днях увижусь с епископом и, пожалуй, намекну ему, что Эд Алчин несет от его имени всякую отсебятину.

Мистер Рассел сердился, но он был сдержанным человеком и признавал авторитет епископа, тоже сдержанного человека, с которым можно поговорить почтительно, но с нажимом.

Чарли сдержанным не был. Я теперь редко общался с ним, но видел его часто – благодаря его сану и знакомству с Дамами. Мой друг детства, кроткий мальчик, когда-то переносивший боль с мужеством, достойным святого, стал решительным и, может быть, даже бесцеремонным; оба эти свойства подпитывались его верой. Вместе с бесцеремонностью, которая может быть положительным качеством для лидера, в нем проявился заметный снобизм, когда-то ненавязчиво, но твердо присутствовавший в его семье. Его отец-профессор, как подобает англичанину, твердо знал, кто есть кто, а его мать родилась и выросла в англоговорящем обществе Монреаля – в Канаде это говорит само за себя. Чарли гневался, что его упрекнули за стремление сделать славу Божию явной в проводимых им богослужениях и что этот упрек исходил от человека, которого он считал вульгарным простолюдином безо всякого эстетического чувства, и, что гораздо более важно, от человека, крайне примитивно понимающего христианскую веру.

Чарли точно знал, что в доме Отца его обителей много[79] и его, Чарли, обитель расположена по гораздо более престижному адресу, чем жилище Неда Алчина.

В следующее воскресенье, через неделю после визита архидиакона, Чарли начал боевые действия.

16