Дом пастора
Кокрофт-стрит
Торонто, Онтарио, Канада
Милая Барбара!
Ты просто не поверишь! Наше счастье переменилось, но как! Не столько переменилось, сколько перевернулось вверх тормашками. [1] Я всегда знала, что жизнь чертовски странная штука, но страннее этого вообще ничего быть не может!!!
Я полагаю, ты знаешь, что на самом верху в правительстве Канады – большая церемониальная шишка под названием «генерал-губернатор». Но ты наверняка не знаешь, что в этот раз – в прошлый раз, – в общем, когда назначали самого недавнего губернатора, то решили, что он должен быть канадцем. Так и вышло, и все напыщенные чучела дрожали от страха, что он окажется не совсем кошерным, или будет облизывать тарелку и есть горошек ножом, или еще в каком-то смысле недотягивать до важных вельмож, которых присылали на этот пост из дома, – с тех самых пор, как пост существует. Но отнюдь! Он все делает с большой помпой и с еще большей торжественностью, чем обычные генерал-губернаторы, и чувствует себя в этой атмосфере как рыба в воде – я полагаю, удивляться тут нечему, потому что он всю жизнь был послом и всяким таким. Но великая новость заключается в том, что группа каких-то патриотов хочет заказать его голову в бронзе для Национальной галереи, и для этой работы он выбрал Дражайшую!!! Это первое настоящее и важное признание ее таланта в Канаде.
Но нет добра без худа. Мы ожидали, что ее попросят поехать в Оттаву и устроить временную студию в резиденции правительства. Но нет – оказалось, что Его Милость часто бывают в Торонто – он здесь живет или жил до всей этой кутерьмы – и он сам будет приезжать к ней, когда получится. И еще она будет работать с фотографий и мерок, и таким образом сеансов, когда он будет ей позировать, понадобится штуки четыре. Пока все хорошо.
НО. Наступает великий день, и Его Милость должны прибыть к чаю. И он прибывает. Мы с Дражайшей три дня суетились, пытаясь понять, как его положено встретить. Она говорит, что при первой встрече мы обязаны сделать реверанс. А я говорю, что англичанка не может делать реверанс канадцу, даже высокопоставленному, – это противоестественно и сродни изнасилованию всех правил этикета и я на это не пойду даже под страхом смерти. Она говорит – ну хорошо, Чипс, испорть мой великий шанс, пускай никакие соображения многолетней дружбы тебя не останавливают, принципы превыше всего – и начинает прежалостно рыдать, вонзая мне в сердце семь мечей. Но как бы то ни было, этот день приходит, и о реверансе не может быть и речи, потому что Его Светлость входит прямо в дом, хватает меня за руку и говорит: «Мисс Рейвен-Харт, как я счастлив с вами познакомиться», и я не могла бы сделать реверанс, даже если бы хотела. Потом мы прояснили, кто есть кто, но вся торжественная встреча превратилась в хаос, потому что Его Превосходительство вслед затем представил своего секретаря, который также его сын, а потом своего адъютанта, и угадай, кто это был? Не угадаешь. Даже за миллион лет. Гасси Гриль!!!!!! [2]
Оказалось, что Гасси изначально должен был вернуться домой вместе с предыдущим ГГ, при котором служил адъютантом в течение двух лет, но попросил в Уайтхолле, чтобы его оставили еще на два года с новым генерал-губернатором, канадцем. Почему? Я сильно подозреваю, что Гасси испортил себе репутацию дома и решил залечь на дно на несколько лет. Ты не могла бы втихую навести справки? Нет ли в домашних графствах какой-нибудь загубленной девицы, чей отец разыскивает Гасси с кнутом в руках?
Ну, как бы там ни было, Гасси протягивает руку Дражайшей – спокойно, как кот лапу, – и произносит: «Да чтоб я так жил, это же Эмили Рейвен-Харт! Как дела?»
Ну, от его появления ее дела лучше не стали, это точно. Она побелела как простыня, но сохранила самообладание, и мы уселись пить чай и обсуждать, как будет проходить работа над шедевром. Но Гасси! Тот самый Гасси, из-за которого сложилось такое положение, что мы были вынуждены бежать!
Ты, наверное, не слышала этой истории. Рейвен-Харты держали ее в тайне. Но случилось все так. Дражайшая никогда особо не хотела выходить за Гасси, хотя обе семьи планировали это много лет: давняя дружба и деньги на его стороне, высокородное происхождение – на ее. Но после того как мы с Дражайшей познакомились в военно-транспортном корпусе, стало ясно, что вся история с Гасси – чудовищная ошибка и что мы с ней должны быть вместе – и это важнее всего на свете. То есть для меня важнее всего на свете, потому что моей бедняжке промыли мозги ее родители и ужасная компашка их круга из домашних графств, и она думала, что обязана стать женой Гасси, и не видела никакого другого выхода. Но она такая чувствительная, а он такой тупой урод, что это была бы полная катастрофа, и после того, как мы встретились, она это уже поняла, но все-таки думала, что обязана дойти до конца. Ты же знаешь, как сильны условности в подобных семьях. Просто сердце разрывается! (Мое-то уж точно.)
Кризис назрел ближе ко дню свадьбы – я гостила в «Аббатстве Кольни», поскольку мне предстояло быть подружкой невесты. Ты можешь себе представить? Я – в типичном уродском платье подружки невесты, выше и крепче всех остальных пяти трепетных стебельков? И еще я должна была играть роль друга семьи – помогать со всякими украшательствами, потому что у меня такие ловкие руки и прекрасный вкус на сочетания. Ну вот, до свадьбы оставалась пара ночей, и Гасси повел Дражайшую в сад, я полагаю – для романтического объятия, и все старые пердуны ухмылялись и лыбились, думая, до чего все это божественно и романтично.
Они были в прикидах, потому что мы вдруг ни с того ни с сего решили устроить костюмированный ужин, а потом попрыгать под фонограф. Дражайшая была в эдвардианском дневном туалете, когда-то принадлежавшем ее бабушке (потому что все костюмы, какие у нас были, мы достали из костюмного сундука в детской), и она выглядела просто как мечта и еще надела большую шляпу для ансамбля. А Гасси оделся пиратом – ну еще бы – проще не бывает, он только обвязал голову платком и надел черную повязку на глаз. Я была в ярости, потому что сама оделась пиратом, очень похоже. [3]
Дражайшая рассказывала мне, что Гасси обожает обниматься и целоваться, но не пробовал ничего более рискованного – до той ночи, когда он перебрал коньяка папы Рейвен-Харта. Они сидели на скамье в саду – очень романтично, – и он несколько раз поцеловал ее, а потом вроде как тяжело засопел и очень крепко ее обнял, и она вдруг поняла, что он засунул руку ей под юбку и пытается залезть в трусы!
Ты можешь себе представить, как это подействовало на такую девушку – такую милую во всех отношениях, – и я думаю, что она понятия не имела, что собой представляют мужчины или даже как они устроены; только то, что нам преподавали в школе, – то есть вообще никакой информации. И братьев у нее нету – у меня-то три оксфордских хоккеиста топали по дому, травили грязные анекдоты не переставая, бегали голыми в ванную комнату – натурально, все наружу – и гоготали, если я в девическом смущении отводила глаза. Но инстинкт – великое дело. Гасси не успел и глазом моргнуть, как она выхватила из эдвардианской шляпки шляпную булавку и хорошенько ткнула его – не знаю точно куда, но, кажется, в руку. Но это его только раззадорило. Некоторые мужчины обожают, когда им сопротивляются, и он, наверное, решил, что она просто кокетничает, и продолжал лезть, и тут Дражайшая выхватила кинжал, заткнутый у него за поясом, и пырнула прямо в грудь, целясь в сердце! Но она, бедняжка, не знала, где в точности находится сердце, поэтому только слегка порезала его и погнула ребро. [4] Я не в курсе медицинских подробностей. К счастью для Гасси, кинжал был тупой, как мотыга, и получилась не столько рана, сколько синяк. Но он взвыл – разъяренный самец с неутоленной похотью, надо полагать, – и Дражайшей удалось вырваться и добежать до дома, а Гасси бежал за ней по пятам и орал: «Эм, стой! Погоди минуту! Ты меня пырнула!»
Представь себе, старушка моя (как говорят французы), сцену в гостиной. Подружки невесты визжат, дружки жениха осведомляются: «Какого черта?», мамаша Рейвен-Харт пытается выяснить, что произошло, а полковник орет, перекрывая всех: «Заткнитесь вы все! Он ранен! Санитаров с носилками сюда! Немедленно врача! Боже мой, Гасси, тебе надо выпить чего покрепче… Погодите минуту. Эм, ты под домашним арестом! Никому не двигаться с места, пока я не взял ситуацию под контроль, ясно?» [5]
О, как ужасна была последовавшая сцена! Немного погодя явился доктор и сделал Гасси противостолбнячную прививку, потому что старый кинжал весь позеленел, дорогая, с ним играло много поколений детей, и если в темных дебрях Африки обитает более сильная зараза, чем в хорошо попользованной детской, то помогай нам всем Господь!!! А Дражайшая билась в истерике, так что я была просто обязана снять костюм и утешить ее так, как умею только я, – и, кажется, это страшно поразило кое-кого из молодых людей, приятелей Гасси, которые околачивались вокруг, разинув рты и, вероятно, решив, что брак – совсем не такая хорошая штука, как они думали раньше.
Когда крик и суматоха утихли, одна из подружек невесты пропищала мышиным голоском: «Я полагаю, это значит, что свадьба отменяется?» [6] Видела бы ты мамашу Рейвен-Харт! Она раздулась примерно вдвое против своей обычной величины и взревела: «Ни в коем случае ничего не отменяется! Все будет проходить, как запланировано. Всем следует охолонуть. Гасси на самом деле не так уж и пострадал, а Эмили должна немедленно извиниться, а потом все немедленно пойдут спать, и ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЭТОГО ДОМА НИКОМУ НИ СЛОВА!» [7]
Но Эмили не стала извиняться. Она жалостно рыдала, и я взяла ее под крыло. Надо сказать, Гасси повел себя достойно, заявив: «О, к черту извинения».
И это было все. Свадьбе пришел конец. Когда все уснули, мы прокрались наружу через дверь, ведущую в сад, нашли мой маленький MG – и поминай как звали. Меньше чем через 48 часов мы уже отплыли в Канаду – первым рейсом, на который удалось купить билеты. Вот так это и было. Великий побег.
А теперь перед нами стоит Гасси в натуральную величину и ведет себя как ни в чем не бывало.
Но это уже дела минувших дней. Обратного пути нет. Очевидно, он до сих пор не обзавелся миссис Гасси, иначе не занимал бы такой пост. Но я ненавидела Гасси больше, чем когда-либо, пока он сидел у нас, ужасно вежливый и почтительный к Его Светлости. Дражайшая смогла удержать себя в руках, обсуждая, как будет делать голову, – из бронзы, конечно, самой лучшей, потому что за работу платят Канадские Клубы Канады. Мы говорили около часа – надо полагать, эти люди работают по 50 минут в час, как психоаналитики, а когда они уходили, секретарь оставил нам форменный мундир генерал-губернатора, чтобы Дражайшая могла скопировать воротник для головы. Гасси расплывался в улыбках, прощаясь со мной, как будто ему вовсе не хотелось меня убить. Но у Дражайшей началась ужасная головная боль, еще сильнее обычной, и мне пришлось уложить ее в постель. И ты представляешь, когда я принесла ей стакан горячего молока, она и говорит: «Он все еще очень красивый, правда?» – как будто последний раз видела его 50 лет назад, а не пять! Бедняжка, у нее такое доброе сердце!
Говорят, что удачи поодиночке не ходят. Не успела Дражайшая получить заказ на голову генерал-губернатора, как наш квартирант, доктор Халла, решил, что ему нужна некая штука, называемая «кадуцей», из голландской латуни, ни больше ни меньше, чтобы повесить на стене у входа в клинику. Четыре фута высотой! Я такая, очень практичная: «Но это обойдется в целое состояние!» – а он такой, хладнокровный, как тот огурец: «Ну, может быть, все-таки не в целое». И он дал Дражайшей полный карт-бланш, а это значит, она сможет сделать что-то в современном стиле. Гип-гип-ура! Я испускаю громкие вопли все время, пока пишу[71], как выражалась мисс Фанни Сквирс в своем знаменитом письме.
Со всей нашей любовью,
Чипс
