Чародей

– Выпей еще виски. Я могу, иногда, но не поощряю в себе подобные фокусы. Нельзя привыкать скользить по поверхности. Но только на прошлой неделе ко мне явился один тип, вообще не больной. Ему я поставил диагноз за тридцать секунд: то был один из шпиков, про которых ты недавно рассказывал.

– Правда? Да ты что! А кто же его подослал?

– Канадская медицинская ассоциация, надо полагать. Понимаешь, у них теперь новый президент. Новая метла, которой очень хочется чисто мести. Выгнать из города шарлатанов. Поставить хиропрактов к позорному столбу. Кастрировать остеопатов. Гомеопатам выжигать на лице большую букву Г. Те мои коллеги, что поглупее, злорадствуют: им приятно, что у руля такой живчик. И как только этот коротышка вошел в комнату, я понял: с ним что-то не так. И тут бесценная Кристофферсон положила мне на стол записку: «NB нагрудный карман». И действительно, оттуда торчал металлический зажим от клинического термометра, совершенно непохожий на зажим ручки или карандаша. Этот тип был врачом, свежим выпускником, похоже, и, вероятно, какой-нибудь мелкой сошкой в конторе Ассоциации.

– И?

– И я решил, что лучше сорвать с него маску как можно скорее. Я спросил, что его беспокоит. Он ответил: «Сердце пошаливает». Я попросил его описать эти шалости, и он выдал мне четкую и ясную картину грудной жабы, прямо из учебника. «Вам не кажется, что такая болезнь удивительна в ваши молодые годы?» – спросил я голосом гладким, как творожный крем, и он, бедный юный энтузиаст, моментально клюнул. «Нет-нет, – сказал он. – Сейчас уже начинают понимать, что симптомы грудной жабы могут проявиться и у совсем молодых людей в условиях стресса». – «Вы, кажется, испытываете стресс прямо в данный момент, – говорю я. – Что вас беспокоит… доктор?» В общем, он попался. Он покраснел как свекла и после еще нескольких реплик признался, что он действительно врач. Я спросил, почему он сразу об этом не сказал. Он понес какую-то смешную чепуху про то, что хотел изучить мои методы диагностики и надеялся, что, если не назовется, я также преподам ему урок обращения с пациентом. И так далее. Он говорил бойко, но, по сути, был глуп. А я обращался с ним бережно и вежливо.

– А у него хватило смекалки понять, что кроется за этой бережной вежливостью?

– Конечно нет. Он – дешевка, а такие люди принимают вежливость за слабость. Он спросил, следует ли ему лечь на стол. Он явно хотел, чтобы я приказал ему раздеться, обнюхал его, прослушал его кретинский живот и вообще проделал все, что я обычно делаю, выясняя, чем болен пациент. Но этот был ничем не болен, за исключением того, что ему не помешало бы заполучить новое сердце и новую душу, – так часто бывает. Поэтому я сказал, что раздеваться не надо. «Я надеялся получить представление о вашем диагностическом процессе», – сказал он, изображая разочарованного студента. Он признался, что врач, но, похоже, понятия не имел, что я догадался, что он соглядатай. Поэтому я решил подсунуть ему лакомый кусочек, который он сможет отнести в клювике начальству. «Мне посчастливилось расти в сельской местности, – начал я. – Возможно, сельская местность – не совсем точное определение. Скажем, в лесу; и неподалеку обитало множество представителей коренного населения. Среди них была замечательная целительница, миссис Дымок, и она научила меня диагностическому методу, который сформулирован в виде легенды. Вы знаете, как индейцы любят легенды и притчи. Так что слушайте».

– Так миссис Дымок тебя в самом деле учила? – спросил Дарси. – Ты ее упоминал время от времени, но никогда – как наставницу.