Чародей

На следующее утро на борту гиксосской царской барки состоялась последняя встреча между Апепи и регентом. Присутствовали все девять сыновей царя, Минтака сидела рядом с отцом. С предыдущего вечера, когда отчалил корабль с фараоном Нефером-Сети, Апепи не спускал с дочери глаз. По опыту он знал, что, если его упрямая дочь всем сердцем желает чего-то, ее не остановит ни здравый смысл, ни обязанность повиноваться родителю.

Церемония прощания происходила на палубе барки и сопровождалась выражением взаимного доверия и соблюдения мира.

– Да продлится он тысячу лет! – провозгласил Наджа, возлагая на Апепи Золото Вечности – почетную награду, изобретенную специально для этого торжественного случая.

– Тысячу тысяч лет, – подхватил Апепи с такой же серьезностью, когда украшенная драгоценными и полудрагоценными камнями цепь легла ему на плечи.

Регент и царь обнялись по-братски, затем Наджа отправился в лодке на собственную галеру. Когда два флота двинулись в противоположные стороны – один в Фивы, другой вниз по течению, где им предстояло пройти сотни лиг до Мемфиса и Авариса, – корабельщики приветственно кричали, пока не потеряли друг друга из виду. Гирлянды и венки из пальмовых ветвей и цветов, летящие с судов, устлали всю поверхность широкой реки.

Не слишком торопясь, царь Апепи не имел нужды плыть в темноте в безлунные ночи, поэтому вечером того дня корабли гиксосов встали на якорь под Баласфурой, напротив храма Хапи, этого бога Нила, предстающего в облике наполовину человека, наполовину бегемота. Царь и его семья сошли на берег и возложили на алтарь святилища белого быка. Верховный жрец выпотрошил еще живого быка и произвел по внутренностям гадание для царя. И опечалился, обнаружив, что кишки животного поражены вонючими белыми червями – отвратительной массой они закопошились на каменном полу. Пытаясь скрыть эту незадачу от царя, жрец прикрыл червей плащом и понес всякую чепуху, но Апепи оттеснил его и воззрился на отвратительное зрелище. Даже его оно явно потрясло, и в кои веки гиксос угрюмо молчал, когда направлялся из храма к берегу, где Трок и его военачальники приготовили для государя угощение и развлечения.

Даже священные черные петушки при храме отказались клевать пораженные внутренности жертвы. Жрецы бросили мерзкую массу в очаг, непрерывно горевший с незапамятных времен, но огонь, вместо того чтобы пожрать потроха, был сам задушен ими. Знамение было хуже некуда, но верховный жрец велел закопать внутренности и разжечь огонь заново.

– Даже не припомню такого дурного предвестия, – сказал он своим собратьям. – Посылаемый Хапи знак предвещает ужасное событие, войну или кончину фараона. Всю эту ночь мы будем молиться, чтобы фараон Нефер-Сети оправился от ран.

На речном берегу Трок поставил для царской семьи шатер из ярких красных, желтых и зеленых полотнищ. Целые туши быков жарились над ямами, полными раскаленных углей, тогда как амфоры с лучшим вином охлаждались в речных водах. Сгибаясь под их весом, рабы таскали их к столу, по мере того как Апепи и другие пирующие требовали снова наполнить кубки.

С каждой опрокинутой чашей настроение царя улучшалось, и вскоре он уже подбивал сыновей распевать вместе с ним непристойные песенки. Иные были настолько похабными, что Минтака, сославшись на усталость и головную боль, удалилась вместе с рабынями на царскую барку, пришвартованную у берега. Она попыталась увести за собой и младшего брата Кьяна, но вмешался отец. Доброе вино помогло ему забыть о неблагоприятном исходе гаданий в храме.

– Оставь парня с нами, маленькая вертихвостка! Пусть приучается ценить хорошую музыку.

В приливе родительской любви он притянул мальчика к себе и сунул ему под нос чашу.

– Глотни-ка, наследничек. Это поможет тебе распевать веселей.

Кьян восхищался отцом, и такое выражение товарищества на глазах у всех наполнило его гордостью и самодовольством. Наконец-то папа стал обращаться с ним как со взрослым мужчиной и воином. Едва не поперхнувшись, он все-таки осушил чашу, и все общество во главе с Троком шумно приветствовало его, как если бы он сразил в битве первого своего врага.

Минтака застыла в неуверенности. Она питала к младшему брату почти материнские чувства, но поняла, что доводы рассудка отца сейчас не убедят. С подчеркнутым достоинством царевна повела служанок за собой к реке, и под хмельной гвалт пирующих они поднялись на барку.

Лежа на матрасе, девушка внимала звукам застолья. Она старалась уснуть, но ум ее был занят мыслями о Нефере. Чувство утраты, которое она гнала прочь весь день, вернулось, как и беспокойство из-за ран суженого. Вопреки всем усилиям сдержаться, слезы потекли у нее по щекам. Чтобы заглушить рыдания, Минтака уткнулась в подушку.