Быль и небыль

Как только дошел я до своих ворот и взялся за скобу, провалились монахи, а ступил на двор да поглядел по сторонам — опять они тут.

— Не отстанем, — говорят, — ежели не бросишь!

Показывают мне ад, где грешники мучаются, и то место, что я себе приготовил. Ужас, как там люди маются. А мне всех хуже…

Они и говорят:

— Если бросишь, то вот тебе иное место — в раю, и такая хорошая жизнь, что и сказать нельзя.

Смотрю я — лес зеленый, пташки на разные голоса щебечут — заслушаешься. Прохлада, тишь, покой… И так мне туда захотелось, что взял я свой платочек, да и думаю:

«Брошу — и все тут!» — И бросил бы, да как раз петухи спели. Они и провалились — монахи эти…

Очутился я в избе весь мокрый — от макушки до пят: роса в ту ночь была сильная, а я за кусты задевал, шел.

Так и добыл себе Петр Васильич траву эту самую.

Тоже сказать — не всякий может… А силу она дает большую: в ночь и полночь ничего не случится, везде ходи.

Соберется, бывало, Петр Васильич на мельницу, а ключи у приказчика. Он подойдет со своей травой, и замок сам отпирается. Вот те и ключи!

И от хвори всякой, особо от черной немочи, шибко спрыг-трава помогает. Недаром Петр Васильич по всей округе лекарем слыл. Верст за триста народ к нему привозили. Сколько он этих бесов выгонял — и не сочтешь! А брал за это мало, по совести.

Бывало, везут к нему бесноватого, а бес за пятнадцать верст Петра Васильича чует и кричит благим матом: «Зачем вы меня везете к этому подлецу?» Ругательски его ругает, а как выйдет Петр Васильич, он и присмиреет.

А Петр-то Васильич нахмурится, сердитый станет, беда! Возьмет его за руку и скажет:

— Смирно! Тихо! Пойдем, пойдем, ко мне в гости. У меня уж есть твои товарищи…

Введет бесноватого к себе в избу, положит на коник, и лежит бесноватый у него несколько суток, глядя по болезни.

А Петр Васильич в это время не ест и не пьет, будто пост у него, и все такой суровый ходит — и не подступись!

Потом и начнет беса из больного выгонять. А тот кричит: «Куды я пойду?» Мельник ему и сказывает, куды идти, где поселиться и что делать. Эти места, куда он черного-то посылает, у нас и неведомы никому — совсем в другую сторону…

Покуда бес выходит, с больного семь потов сойдет. А Петр Васильич его как ни можно теплей одевает да укрывает.

— Это, — говорит, — на пользу. Пущай потеет.

Ну, а как выйдет бес, больной и уснет. Петр Васильич всех из избы выгонит, чтобы совсем тихо было, и до той поры больного не будит, покуда тот сам не проснется.

Проснется он, Петр Васильич ему сейчас чайку горяченького, потом — поесть маленько. Больному-то и полегчает. Поживет он на мельнице еще денька три и поедет домой совсем здоровый. А Петр Васильич ему наказывает беречи себя, не ходить раздевши, да и в пище быть умеренным и не показанного не есть. «А ежели ты не убережешься, — скажет, — и снова захвораешь, так опять приезжай, только не той дорогой, как в первый раз ехал, а другой. Да и домой от меня не прежним путем поезжай. А то подстережет тебя черный и воротится».

Ему, понятное дело, платили за это хорошо: только он никогда много не брал. Что ему ни дай, он половину возьмет, а больше — ни-ни! Да и эти деньги на ветер пустит. Такой уж у него порядок был: как проводит больного, так дни четыре пьянствует. Может, с устатку-то надо было ему душу отвести. Кто его знает…

С этими, с моргулютками-то, ладить — тоже не простое дело. У кого спрыг-трава есть, они тому служат, кланяются. Да ведь не по доброй волюшке — по страху. Покуда боятся, потуда и дело свое хорошо исполняют. А ежели хозяин пьяный или с бабенками захороводится, тут и пиши — пропало: начнут донимать. Ни днем, ни ночью от них покою нет. Они и спать-то Петру Васильичу не давали — хоть глаз не заводи. Давай да давай им работы! В самую полночь будят: говори, что делать. А не придумаешь для них дела, замучают, затормошат. Уж он их и песок считать посылал, и пеньки в лесах… (самое это для беса трудное дело: ведь иной пенек с молитвой рублен; дойдет до него бес и собьется со счета — надо пересчитывать. Ему новая работа, а хозяину — передышка). А то еще посылал их Петр Васильич воду в море промеривать или мельницу ветряную строить. У ней крылья-то накрест. Станут черти у мельницы вершину класть, все и разлетится. Умный был мужик — ничего не скажешь.

— Хорошо, — говорит, — с моргулютками жить. Только надо быть хитрым, шустрей беса, а то как раз головы не снесешь.

Долго бы он еще прожил, кабы не ведьма Матрешка. Сгубила его, беднягу, ни за что, без соли съела, плутская дочь, да и самой бог счастья-то не дал: в Сибирь пошла.

Солдатка она была, и такая красавица, что страсть. А Петр Васильич и приволокнись за ней. Она поддалась да у пьяного-то и унесла спрыг-траву.

Тут его моргулютки и доняли.

Через четыре года Петр Васильич весь высох, как лучина стал.

Так и помер бедняга: больно уж они ему по ночам спать не давали.

Лиса плачея

Живало-бывало, были на деревне старик Федосей да старуха Федосья.

Ладно жили: чем попадя друг дружку били. Она его — ухватом, а он ее — лопатой, она его — скалкой, а он ее — палкой.