Быль и небыль

— А что, — говорит, — братец, скажи-ка ты мне по правде, что тут было, а чего не было.

— Да ведь как сказать, ваше превосходительство? Что было, того не было, а чего не было, то было…

Махнул рукой губернатор и говорит:

— Ступай-ка ты, братец, на свой корабль! Нам, сухопутным, с вами, морскими, не разобраться — одна морока. Сам боле не свяжусь и внукам закажу.

Так-то вот!

Бочка с золотом

Недаром люди говорят: в деньгах сытости нет. Сколько жадному ни дай, все ему мало. Вот и выходит, что жадный-то бедней бедного. Бедный недоспит, потому что работы много, а жадный — потому, что заботы много. У бедного все хозяева — и писарь, и староста, и поп. А у жадного один хозяин — чёрт, попросту сказать, жадность евонная.

В наших краях, рассказывают, будто жил на селе мужик один, такой до монеты любитель, что и сказать нельзя. Он деньги своим людям в рост давал и очень от того богател.

Под старость скопилась у него цельная бочка золота.

Вот раз осенью, ночью, в самую глухую пору, постучались у него под окном.

Проснулся он, подходит к оконцу.

— Кто там? — спрашивает.

Никто не отзывается.

Он думает: помстилось, должно. И опять лег.

Только задремал, как застучат в ставень! Да так грозно — ажно все окно задрожало.

Испугался мужик. Приподнялся, думает: «Дело неладно! Уж это не ограбить ли меня хотят?»

Снял со стены ружье, зарядил пулей. А сам под стенкой стал.

«Чуть что — выстрелю!»

Стоит мужик, ждет. Тихо кругом, ничего не слыхать, окромя ветру. А ветер в трубе воёт-воёт, осенняя пора, непогодь!

Вдруг опять стукнуло в окно, будто кулаком ударили.

Он сейчас окно настежь, да и выпалил, куда попало, в темную ночь.

«Промахнулся ай нет?»

А под окном как захохочет…

Обмер мужик со страху, и скорей окно запирать. Да не тут-то было!

С той стороны держит ставень рука и не пускает закрыть. Мохнатая, вся в шерсти, а пальцы толстые, крепкие… Ох, не попасть бы в такие руки!

Мужик со страху храбрый стал. Схватился за нож — руку резать, да и увидел под окном рожу.

И как увидел? — сам не поймет. Темно вокруг, что в мешке, а ее все равно видать, словно своим светом светится. Волосья рыжие, как огонь (от них, должно, и свет), а глаза оловянные, а сама черная, корявая, будто воспой изрытая.

И спрашивать не надо, кто такой есть. Сразу видать — чёрт!

Стоит мужик, будто к полу прилип, а чёрт пальцем его поманил и говорит:

— Пойдем, брат, пойдем.

Тот и не хочет, а идет. Вышел на крыльцо. Взял его чёрт за левую руку и повёл.

Приходят к реке. Чёрт говорит:

— Ну, вот что. Ты, слыхать, бочку золота накопил. Дело хорошее! Отдай-ка ее, братец, мне! Я ведь наживать-то помогал — никто другой. А не отдашь, в воду столкну! Выбирай! Я тебя не неволю.

Мужик туда-сюда, не отговориться ему.

— Ладно. Отдам. Завтра приходи…

Усмехнулся чёрт.

— Уж приду — не сомневайся! — и нырнул в воду. А мужик домой побрел.

На другую ночь и не ложится бедняга. Страшно ему, а пуще страху — денег жалко. Кажись бы, кровушку всю капля по капле легче отдал, чем золото свое разлюбезное. Да делать нечего — сидит, ждет. И дождался. Как стало вовсе темно, так и застучало у него под окном.

Плачет мужик, а выносит на крыльцо бочку заветную.

Чёрт ее сразу на плечо. Взвалил и понес. А мужик сзади плетется, будто его к той бочке веревкой привязали.

Принесли на берег. Чёрт нырнул в самую глубину и вытащил оттуда железную цепь. Обмотал бочку и спустил в воду.

Ушла бочка на дно. Стоит мужик на берегу, смотрит на тое место, где богатство его скрылось, и с места ему не сдвинуться.

Поглядел на него чёрт, усмехнулся.

— Крепко же тебя, — говорит, — к этой бочке прикрутило. Ну, ладно, бери! — и подает ему горсть золота. — Это тебе за верность. Только смотри — держи язык за зубами. Не то пожалеешь.

И потонул в реке.

А мужик пришел домой и запил с горя.

День пьет — молчит. Другой день пьет — молчит. А на третий день одолело его вино.

Он возьми да и проболтайся по пьяному делу одному приятелю-куманьку. Этот — пьяненький — жалобится, а тот — пьяненький — жалеет. Сидят, вино льют, слезы проливают, чёрта нелегким словом поминают.

Ну, оно будто и полегче мужику стало. Отвел душеньку, да и собрался домой. И кум с ним. Вдвоем из кабака пошли.

Только завернули за угол, а навстречу им человек — будто знакомый, и зовет в гости.

— Выпили, — говорит, — без меня, опохмеляться ко мне пойдем. Мое вино крепче здешнего. Ужо попробуете.

Они и пошли. Идут, идут… Все никак до места не дойдут… Устал этот приятель-куманек, еле ноги волочит. Раззевался он… — Ох-ох-о! — и перекрестил рот.

Только опустил руку, смотрит: батюшки-светы! Да что ж это? Бредет он с берега в реку, уж по колена в воде, а сосед его — вот что бочкой-то прежде владал — и того глубже.

Он его звать, окликать:

— Стой, брат! Стой!

Да какой там! Тот и не слышит. Идет, идет, будто его на цепи тянут. Так и ушел под воду.

На другой день нашли его на берегу. Лежит мертвый, весь цепями железными обмотан, и к шее пустая бочка прикручена.

Взяли его да тут же на берегу и схоронили.

Рассказывают люди — кто в полночь мимо того места шел, слыхал — спорят на могиле двое.

Мужик говорит: