Бурный финиш

– Патрик, ты очень глуп, – нежно сказала Габриэлла. Но она и впрямь гордилась своим городом и до обеда успела поведать мне, что в Милане живет полтора миллиона человек, что в нем множество театров, музеев, музыкальных и художественных школ, а кроме того, Милан – главный промышленный город Италии, где производится все что угодно: ткани, бумага, электровозы, автомашины, а также самолеты.

Мы поужинали в маленьком, уютно освещенном ресторанчике, который подозрительно напоминал все итальянские ресторанчики Лондона, только ароматы здесь были приятнее и изысканнее.

Я толком даже не заметил, что именно ел. Габриэлла выбрала для всех троих какую-то телятину. Еда была прекрасной, как и все в этот вечер. Мы выпили две бутылки местного красного вина, которое слегка пощипывало язык, и бесконечное количество маленьких чашечек кофе. Я понял, что именно разговор на другом языке позволил мне освободиться от своего привычного, будничного «я». Другая культура, чужое небо – все это позволяло избавиться от застарелых комплексов. Это упрощало очень многое, но не делало происходящее менее реальным. Мой язык избавился от пут, но то, что я говорил, вовсе не было бессмысленным, слова шли от моего истинного, глубинного «я». В тот вечер в Милане я понял, что такое радость, и уже хотя бы за одно это я был благодарен Габриэлле.

Мы говорили час за часом… Сначала о том, что мы видели и делали в этот день, затем о самих себе, о нашем детстве. Затем о фильмах Феллини, о путешествиях. Потом разговор пошел концентрическими кругами – о религии, о наших надеждах, о том, что такое сегодняшний мир. Ни в одном из нас не было реформаторского зуда, хотя очень многое вокруг хотелось бы видеть измененным. Но в наши дни вера не сдвигает горы. Она, по словам Патрика, вязнет в работе комитетов и комиссий, а святые прежних лет сейчас заклеймены как психопаты.

– Ну разве можно представить, чтобы сегодняшняя французская армия пошла за девицей, у которой бывают видения, – говорил Патрик. – Нет конечно же.

Он был прав. Такое просто исключено.

– Психология, – продолжал Патрик, янтарные глаза которого блестели от выпитого вина и свечей, – это гибель для храбрецов.

– Я тебя не понимаю, – сказала Габриэлла.

– Это относится к мужчинам, а не к женщинам, – пояснил он. – В наши дни считается просто глупостью подвергать свою жизнь риску, если только этого можно избежать. Господи, лучший способ погубить нацию – это внушить молодежи, что глупо рисковать своей жизнью. И не просто глупо, а опасно.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Габриэлла.

– А ты спроси Генри. Он тебе объяснит, зачем он рискует свернуть себе шею, садясь на скаковую лошадь. Спроси, зачем он это делает.

– Зачем? – обратилась ко мне Габриэлла полушутливо-полусерьезно, и в глазах ее замерцали звездочки.

– Мне так нравится, – отозвался я. – Все не так скучно жить.

Патрик покачал своей рыжеватой головой:

– Будь осторожен, дружище. В наши дни опасно открыто в этом признаваться. А то, чего доброго, тебе припишут мазохистский комплекс вины. Да, назовут мазохистом, и все тут.

– Ты так думаешь? – улыбнулся я.

– Да, и ничего смешного тут нет. Напротив, все гораздо серьезнее, чем кажется. Насмешники так преуспели, что в наши дни лучше уж говорить, что ты трус. Ты вовсе можешь им и не быть на самом деле, но лучше им прикидываться, чтобы доказать свою нормальность. Какая еще нация в мире станет открыто утверждать в прессе, по телевидению и на приемах, официальных и неофициальных, что трусость – это норма, а мужество – отклонение? Всегда, во все времена, молодые люди должны были доказывать свою храбрость, у нас же их учат выжидать, добиваться безопасного существования. Но храбрость все равно гнездится в человеческой натуре, и ее просто так не подавить – как и сексуальные импульсы. Поэтому, если объявить храбрость чем-то незаконным, закрыть ей нормальные каналы, она вырвется где-то в другом месте, в искаженном виде, и, по-моему, именно этим мы обязаны росту преступности. Если общество объявляет дурным способность получать удовольствие от опасной жизни, стоит ли жаловаться, что в конце концов опасно живут действительно дурные люди.

Это он уже не мог выразить по-французски. Он перешел на английский, а когда Габриэлла запротестовала, пересказал ей все по-итальянски.

– Господи, – удивленно сказала она, – но кто из мужчин признается, что он трус. И кому это будет приятно про себя услышать? Мужчина должен охотиться и защищать семью.

– Назад в пещеры? – осведомился я.

– Инстинкты в нас все те же, – сказал Патрик. – Изначально правильные.

– И еще он должен уметь любить, – сказала Габриэлла.

– Это верно, – с жаром согласился я.

– Если ты рискуешь головой, это мне нравится, – сказала она. – Если ты рискуешь ради меня, мне это нравится еще больше.

– Так не стоит говорить, – улыбнулся Патрик, – ибо этому могут найти какое-то нехорошее объяснение.