Бурный финиш

Мы рассмеялись. Подали кофе, и разговор перешел на итальянских девушек и различия между их желаниями и возможностями. Габриэлла сказала, что разрыв потихоньку сокращается, но что лично ей проще, поскольку она сирота и родители на нее не давят. Затем мы стали обсуждать все «за» и «против» совместного житья с родителями взрослых детей. Мы сошлись на том, что у каждого из нас есть все, что надо: у Габриэллы – свобода, у Патрика – овдовевшая мать, которая во всем ему потакает, а у меня – бесплатный кров и стол. Патрик удивленно поглядел на меня, когда я это сказал, и уже открыл рот, чтобы выдать мой секрет Габриэлле, но я быстро сказал:

– Не надо ей говорить, кто я.

– Ты ей понравишься еще больше.

– Все равно не надо.

Он заколебался, рассказать ей это или нет, но все же, к моему немалому облегчению, решил промолчать и, когда Габриэлла поинтересовалась, о чем мы переговаривались, сказал, что речь шла о том, кто будет платить по счету. Мы поделили расходы пополам, но и расплатившись, не торопились уходить. Мы еще посидели и поговорили. Речь зашла о верности – сначала в личном, затем в политическом плане.

В Милане, по словам Габриэллы, было много коммунистов, а по ее мнению, католик-коммунист – это такая же нелепость, как араб, который хочет, чтобы его страной правил Израиль.

– Интересно, кому же они будут верны, если, скажем, Россия оккупирует Италию? – полюбопытствовал Патрик.

– Это не так-то просто, – усмехнулся я. – Им придется пройти через Австрию, Германию, Швейцарию, да и Альпы – хорошая преграда.

Габриэлла помотала головой и сказала:

– Коммунисты начинаются в Триесте.

Эти слова и рассмешили, и слегка огорчили меня – я вспомнил своего непреклонного отца с фразой: «Аравия начинается в Кале».

– Ну конечно, – задумчиво отмечал Патрик. – Коммунисты уже на пороге.

– Не беда! – весело воскликнула Габриэлла. – В Югославии тоже высокие горы, и оттуда русские вряд ли придут.

– На сей раз вторжение будет невоенным, – подал я голос. – Теперь все решают деньги и технологии. Так что британским, французским и итальянским коммунистам вряд ли придется ломать голову, на чью сторону вставать.

– И поэтому они смогут с чистой совестью продолжать заниматься своей подрывной деятельностью, – весело закончил Патрик.

– Давайте не будем об этом беспокоиться, – сказал я, наблюдая за силуэтом Габриэллы на стене – гладкая прядь упала на щеку. – По крайней мере сегодня.

– Вряд ли нас это коснется, – согласился Патрик. – Но если мы не двинемся домой, то сестра Габриэллы запрет дверь.

Мы вышли на холодную улицу, но не успели сделать и десяти шагов, как Патрик спохватился, что оставил свою сумку, и быстро скрылся в ресторане. Я повернулся к Габриэлле, а она ко мне. Уличные фонари отразились в ее глазах, а серьезно сжатые губы тронула улыбка. Не надо было ничего говорить. Все было ясно и так. Я осторожно обнял ее, но она качнулась так, словно ее толкнули изо всех сил. Меня вдруг словно ударили – во мне забушевали такие неодолимые и первобытные силы, что стало страшно. Неужели возможность просто дотронуться до девушки, пусть даже вынашиваемая с утра, привела меня в такое смятение. И это случилось не где-нибудь, а на главной улице города Милана. Габриэлла уронила голову мне на плечо, и я так и застыл, касаясь щекой ее волос, пока не появился Патрик с сумкой. Улыбаясь, он молча развернул Габриэллу лицом к себе, взял под руку и коротко сказал:

– Пошли. А то, если будете так стоять, вас арестуют.

Она посмотрела на него, потом засмеялась и сказала:

– Сама не понимаю, что на меня нашло. Что это?

– Боги, – сказал ироническим тоном Патрик. – Или химия. Сама решай, что именно.

– Безумие какое-то!

– Это точно.

Он потянул ее за собой. Я сделал над собой усилие, обрел способность переставлять ноги и пустился за ними следом. Габриэлла взяла и меня под руку, и так втроем мы прошли примерно с полторы мили. Постепенно наш безумный порыв угас, мы снова стали нормально говорить, и когда оказались у двери дома ее сестры, то весело хихикали как ни в чем не бывало.

Лизабетта, сестра Габриэллы, была лет на десять ее старше и полнее, хотя у нее была такая же гладкая смуглая кожа и прекрасные темные глаза. Ее муж Джулио, полнеющий и лысеющий мужчина лет сорока, с усами и мешками под глазами, кое-как выбрался из кресла, когда мы вошли в гостиную, и приветствовал нас со сдержанным радушием.

Ни он, ни Лизабетта не говорили ни по-английски, ни по-французски, и потому, пока женщины варили кофе, а Патрик беседовал с Джулио, я с любопытством оглядывал дом Габриэллы. У ее сестры была вполне удобная квартира с четырьмя спальнями в недавно выстроенном доме-башне. Она была обставлена в самом современном стиле. Полы были из какого-то камня, и трубы отопления шли снизу. Ковров не было. На окнах не занавески, а жалюзи. Все это выглядело мрачновато, но я напомнил себе, что летом в Милане самое настоящее пекло и квартира специально спланирована так, чтобы не превратиться в духовку.