Букелларий

Дозорные занимают места в первой шеренге слева и справа от меня. Обычно, когда удираешь, даже понарошку, мужество и решительность начинают таять. Судя по дерзким улыбкам на лицах лангобардов, на этот раз обошлось. Парни застоялись, рвутся в бой.

И он начался. Командир вражеского отряда врезался в наш строй справа от меня. Конь его был без доспеха, поэтому сильно ушибся, начал яростно ржать и кусать соседей, демонстрируя крупные желтоватые зубы и раскидывая в стороны комки слюны и пены. Моя пика угодила вражескому командиру в левую позолоченную чашечку на груди, соскользнула, удар получился не сильный, кольчугу не пробил. Его копье попало в мой щит и ушло вправо. В итоге мы оказались почти вплотную и при этом без возможности использовать свое главное оружие. Я первым додумался уронить пику, вынуть из ножен саблю и, приподнявшись на стременах, рубануть сверху вниз наискось. Клинок рассек кольчугу возле ключицы, вошел сантиметров на пять-семь вглубь. От боли вражеский командир опустил щит, стало видно побледневшее лицо с длинной, многодневной, рыжеватой щетиной и зажмуренными глазами. При этом веки лихорадочно дергались. Я вогнал острие сабли в ближнюю глазницу и тут же, успев в самый последний момент, закрылся щитом от копья другого врага. Визгливый скрежет железа о железо, раньше рвавший мне душу, теперь показался приятнейшим звуком. Я ударил саблей по древку, сбив его вниз, после чего выглянул над щитом. Тому, кто пытался убить меня, всадили копье в правый бок. Он был еще жив, пытался прикрыть рану локтем. Второй удар копьем моего подчиненного, который был слева от меня, свалил раненого врага с коня. Я протиснулся вперед и рубанул саблей по правой руке молодого баварца в великоватой кольчуге с короткими рукавами. Наверное, отцовская, перешла по наследству, и новый владелец не успел разъесться под нее. Теперь она будет не нужна ему. Клинок сабли рассек кожаный наруч ниже локтя и мясо под ним до розовато-белой кости, которую я увидел лишь на мгновение, потому что сразу была залита кровью. Толкаю коня вперед и наношу второй удар по тонкой шее с острым и кажущимся слишком длинным кадыком. Дальше закрываюсь щитом, спасаясь от вражеского копья. Звук удара хлесткий, звонкий, будто по железному умбону ударили наотмашь кольчужной рукавицей. Опять сбиваю вражеское копье и следующим ударом пытаюсь перерубить его. Не смог, но оно само доломалось, когда во второй раз врезалось в мой щит. Хрустнуло тоже очень звонко, напоминая выстрел из пистолета. Или это у меня слух стал слишком острым на нервной почве. Баварца убивает мой соратник. После чего наступает пауза. Протиснуться вперед ни мы, ни враги не можем, потому что между нами полоса из лошадей без наездников, стоящих вплотную и ржущих истерично. С двух сторон на них напирают всадники, а слева и справа склоны холма, густо поросшие деревьями и кустами.

Я вспоминаю о луке и жалею, что не приготовил его перед боем. Впрочем, времени на это не было, встреча оказалась нежданной. Закидываю свой щит на спину, возвращаю саблю в ножны, достаю из сагайдака лук, изогнутый в обратную сторону.

— Держи щит ровно и крепко! — приказываю я подчиненному справа от меня, после чего, используя его щит, как опору, выгибаю лук, натягиваю вспомогательную тетиву. — Тяни ее, что есть силы! — отдаю второй приказ и меняю тетиву на боевую.

Вот теперь повоюем! Я привстаю на стременах и начинаю расстреливать врагов. С дистанции в несколько метров стрелы прошибают и щит, и доспехи за ним. Впрочем, я выбираю цели, прикрытые чем-то одним. Таких целей много во втором, третьем и последующих рядах врагов. К тому же, им плохо виден момент выстрела и полет стрелы. Действую быстро, не давая врагам расслабиться. Не все стрелы убивают или тяжело ранят, иногда приходится расходовать вторую на одного человека, но полоса лошадей без наездников быстро расширяется во вражескую сторону. И наступает момент психологического слома. Одно дело погибнуть, нанося ответные удары, а другое — не имея возможности отомстить. Баварцы начинают орать «Отступаем!» и разворачивать коней, подставляя мне спины. У некоторых хватает ума закинуть на спину щит, и я стреляю в таких в последнюю очередь, когда нет более уязвимой цели. Вскоре на дороге перед нами остается только табун оседланных лошадей, которые радостно вырываются из толчеи и начинают щипать траву на обочинах, и в серой пыли лежать тела убитых и тяжело раненых.

Я высылаю вперед дозор из двух десятков воинов, чтобы нас не застали врасплох, а остальным приказываю собирать трофеи и добивать тяжелораненых. Среди них находят одного раненого в правое плечо и сильно потоптанного лошадьми. Кольчуга на нем без рукавов и из толстых колец, слишком тяжелая. Баварца трясет то ли в боевой горячке все еще, то ли от боли. Прижимая к раненому плечу левую руку, он садится на траву у подножия холма и сморит на меня растерянно, словно никак не поймет, как здесь оказался и кто я такой? Обычно такой взгляд у контуженных. Наверное, лошади настучали ему по голове копытами, оглушили кукушку.