Будущее ностальгии

Петербург часто называют воображаемым городом, и обычно это — не похвала. Со своего основания Петербург претендовал на роль идеального архитектурного макета, который воплотился в жизнь. В панорамных гравюрах начала XVIII века художники предпочитали изображать уже построенные петербургские фасады вместе с теми, о которых едва ли помышляли в мечтах. Я обнаружила любопытную городскую легенду, которая повествует о типичном петербургском надувательстве, которое послужило вдохновением для моей экскурсии по городу. Во время масленичных гуляний на площади возводились временные дворцы и сакральные здания, так же как и ярмарочные шатры, где были магические фокусы, театр теней, представления марионеток и стереоскопические модели идеального Петербурга. Посетителей Адмиралтейского поля чудес приглашали взглянуть на Дворцовую площадь и самый высокий монумент, Александрийский столп, «в натуральную величину». После того как посетители платили десять копеек за вход, их проводили через полутемные комнаты, чтобы увидеть гигантскую диораму. Вместо этого их подводили к окну, которое открывалось на настоящую Александринскую колонну. «Хотите увидеть Дворцовую площадь в натуральную величину? — спрашивал ведущий. — Я дам вам скидку в пять копеек»[335].

Петербургская реальность часто кажется более странной, чем вымысел; очень трудно отличить Санкт-Петербург в его реальном масштабе от городского мифа. Весь город кажется крупномасштабным великолепным фантомом, который живет в мире своих собственных иллюзий. В Петербурге особенно часто происходят конвергенции чтения и прогулок, хотя чтение в век визуальных средств массовой информации и прогулки в условиях небрежного постсоветского автомобильного вождения становятся все более ностальгическими.

По словам Юрия Лотмана, город можно воспринимать одновременно как «парадиз, утопию идеального города будущего, воплощение Разума, и как зловещий маскарад Антихриста»[336]. В XVIII и XIX столетиях существовал миф о том, что город был создан с нуля на финских болотах, на берегах «пустынных волн», как выразился А. С. Пушкин, где едва можно было увидеть рыбацкий челн и крошечную хижину «убогого чухонца»[337]. Петербург не рос естественным образом, но скорее был задуман и построен в соответствии с идеальным архитектурным проектом эпохи Просвещения, с помощью международной команды архитекторов и рабского труда тысяч крепостных. Город был благословлен Православной церковью и проклят изгнанной первой женой Петра Великого[338]: «Петербургу пусту быти!» Это проклятие с тех пор преследовало город. Город стал столицей Российской империи, и отчасти утопия оказалась воплощенной. Здесь появились первая Российская академия наук, первая русская публичная библиотека, первый театр, первый ботанический сад; здесь открылась первая школа для детей неблагородного происхождения, заложившая фундамент для появления новой светской культуры и нового типа горожанина. Первоосновный миф Санкт-Петербурга — это преодоление природы и российской отсталости. Тем не менее это часто кажется пирровой победой, так как природа и Россия периодически отвоевывают позиции обратно.

Санкт-Петербург олицетворял топографический парадокс, став одновременно периферией и центром в структуре Российской империи, которая в значительной степени располагалась на суше. Это пространство превратилось в межкультурное место встречи и город-текст: поэма в камне у Пушкина, фантастический лабиринт, улицы которого переплетаются с текстами, у Гоголя и вымощенная книга, из которой был вырван центр, у Мандельштама. Петербург гордится тем, что он не только «колыбель революции», но и питомник русской литературы. В Петербурге русские писатели открыли мрачноватую саморефлексию. Это, по словам Бродского, было их новым миром. Почти сразу же после его создания город обзавелся вымышленными двойниками, которые начали влиять на его образ и самовосприятие. «Литературный Петербург» был не просто художественным отражением города; это был двойник города, который, подобно таинственному персонажу в рассказах Пушкина или Достоевского, часто вытеснял оригинал[339].