Будущее ностальгии

Достойным соперником Леннона, в противостоянии за посткоммунистическое увековечивание, является Франц Кафка. Кафка, немецкоязычный еврейский модернист, олицетворяет ностальгию по космополитической Праге — «городу трех культур — чешской, немецкой и еврейской», — так с гордостью заявляют экскурсоводы. Спустя пятьдесят лет после того, как нация стала более или менее однородной, чехи стали ностальгировать по утраченному космополитизму. Сам Кафка не праздновал многокультурную Прагу. Он не ностальгировал ни по Европе, ни по Праге времен своего детства. Размышляя об исчезновении средневекового пражского гетто, снесенного по санитарным соображениям, Кафка писал: «У нас все еще есть темные углы, таинственные проходы, слепые окна, грязные дворы, шумные и тайные притоны. <…> Наше сердце еще ничего не знает о проведенной реконструкции. Нездоровый старый еврейский квартал в нас гораздо реальнее, чем гигиенический новый город вокруг нас»[601]. Карта исчезнувшего гетто сформировала архитектуру снов Кафки. Кафкианская Прага — город бюрократического забвения. Кажется, что современная Прага никогда не прощала Кафку за его пропаганду забвения и помнит его с удвоенной силой.

Судьба Кафки как писателя в его родной Праге колебалась в диапазоне от забвения до максимально возможного выставления напоказ. Увековеченный в образе мученика во второсортном романе своего друга, Макса Брода, он стал образцовым «писателем модернистской обреченности», осуждаемым как левыми, так и правыми. Левые интеллектуалы в 1930‑е годы, в том числе Бертольт Брехт, мечтали сжечь книги Кафки — мечта, которая была обречена стать реальностью в нацистской Германии. Кафка был предан забвению и запрещен нацистами, а затем коммунистами. В начале 1960‑х он был «реабилитирован» и превратился в провидческого мученика, а затем и героя Пражской весны. После 1968 года писатель снова был обречен на временное забвение, но лишь для того, чтобы быть прославленным в роли пражского национального героя двадцать лет спустя. Посетив Прагу после 1989 года, я обнаружила, что посмертные невзгоды Кафки не закончились. Теперь его больше не осуждают: его продают.

Кафка стал главной достопримечательностью Праги; квартиры, в которых проживал Кафка, слишком маленькие для того, чтобы стать государственными музеями, стали сувенирными магазинами, где туристы могут приобрести кафкианский китч, кружки с Кафкой и футболки, которые особенно популярны. В начале 1990‑х годов Кафка в урбанистической иконографии, кажется, окончательно потеснил Карла Маркса. Асимметричные глаза писателя следят за вами с множества плакатов, развешанных по всему городу. В 1999 году в недавно отреставрированном шедевре чешской авангардной архитектуры, Выставочном дворце[602], была огромная концептуальная инсталляция, вдохновленная кафкианской Америкой. Антропоморфные предметы старой офисной мебели и системы слежения создавали по-настоящему кафкианский театр. Впечатление усиливали музейные смотрители, которые невольно стали главными героями выставки. Смотрители, оставшиеся еще с коммунистических времен, поджидали буквально за каждым углом грандиозного, но преимущественно пустующего Музея современного искусства, своими площадями намного превосходящего численность посетителей. Навязчиво предусмотрительные, они следили за каждым движением посетителей и с подозрением относились ко всем, кто интересовался этими странными мусорными предметами, которые в нашу хаотическую посткоммунистическую эпоху могут сойти за «искусство».

Не только сами произведения Кафки теперь доступны для восхищенных пытливых туристов, но и его личная жизнь. Можно попробовать традиционные чешские десерты по непомерным ценам в новом кафе «Милена», украшенном портретами возлюбленной Кафки и выдержками из его любовных писем, превращенных в постеры. Раньше даже книги Кафки не публиковались; а теперь и его личные записи становятся общедоступными, массово воспроизводятся и увеличиваются до такой степени, что становятся нечитабельными. Что касается Милены Есенской, короткое время бывшей возлюбленной Кафки и продолжительное время — его эпистолярным корреспондентом, то она тоже на короткий срок обрела статус звезды, и это более чем оправдано. Она сама по себе была необыкновенной женщиной, журналисткой, писателем и героиней войны. Милена принимала активное участие в художественной жизни Праги, преодолевала языковые и культурные барьеры между чешскими и германо-еврейскими писателями и художниками, а позднее принимала участие в сопротивлении нацистской оккупации, что привело ее к тюремному заключению и смерти в лагерях. Кафке и Милене так и не удалось по-настоящему соединить свои сложные биографии, и они навсегда остались вместе лишь в переписке, но не в жизни.