Будущее ностальгии

Ожесточенные войны, разразившиеся на европейском континенте в XX столетии, дискредитировали мирные идеалы Европы. В период после Второй мировой войны железный занавес стал самой значимой политической конструкцией в Европе, и обе стороны, перекраивая послевоенный мир в тени друг друга, создали радикально расходящиеся мифы о деве-континенте. Для многих западных интеллектуалов левого толка идея Европы потеряла свою привлекательность. После 1968 года «Европа» стала приравниваться к империализму и недовольствам цивилизации. Когда концепция Европы утратила свое культурное и интеллектуальное значение, она овладела умами представителей экономических и политических элит. Именно Черчилль говорил о «Соединенных Штатах Европы» в 1946 году в той же речи, в которой он придумал свою потрясающую метафору «железный занавес»[581]. Это объединение более удачливой Европы, в которое входила и Германия, было основано на новом типе патриотизма — патриотизма, основанного на экономическом процветании, а не на крови и почве. Национальная гордость формировалась на основе доверия к устойчивой валюте. То, что выставляется на продажу, превратилось в приемлемую форму забвения кровавого прошлого, европеизацию Германии и «пораженческое отношение» к борьбе с любыми войнами и битвами друг с другом или с кем-либо еще. В 1986 году была достигнута договоренность о создании к 1992 году беспошлинного внутреннего рынка для членов европейского сообщества.

Никто, очевидно, не ожидал ни падения Берлинской стены, ни бархатной, ни других революций. Несмотря на официальную эйфорию, события на Востоке, можно сказать, вызвали фрустрацию как у европейских левых, так как они приравнивали падение Берлинской стены к падению их последних иллюзий, так и у финансовых и политических элит, представители которых видели все связанные с этим потенциальные экономические проблемы. Художники из Западного Берлина любили рисовать провокационные картины на западной стороне стены, как бы убирая ее своими произведениями искусства, а также подтверждая ее статус как отличного экрана для самовыражения. Эта стена и метафорический железный занавес — экран для обоюдных фантазий, вскоре должны были быть вскрыты, что провоцировало тревогу с обеих сторон.

Действительно, люди с Востока обладали плохим чувством исторического времени. В период заключения Римского договора[582], в котором были разработаны некоторые принципы экономической интерпретации западноевропейских стран, был жестоко подавлен венгерский мятеж против просоветской власти[583]; в 1968 году, когда в Париже строились баррикады, советские танки двигались на Прагу; в 1991 году, когда был подписан Маастрихтский договор, в осаде находилось Сараево; а в 1999 году, всего через несколько месяцев после введения в ряде стран Западной Европы в обращение валюты евро, было атаковано Косово и совершались налеты Натовской авиации.

Мечта об идеальной Европе получила обрамление из слишком многих «если» — на дорогах к свободе обнаружилось множество ям; конкретной целью являлось освобождение, а также нереализованные исторические возможности, которые были не за горами, это некое ответвление пути, параллельное движению танков. Западные историки, как правило, несимпатичны тем робким просьбам о потенциальной истории побежденных малых народов. Если бы только Советы «отпустили» Венгрию в 1956 и Чехословакию в 1968 году. Если бы только Тито не отдал предпочтение поддержке национализма после баррикад 1968 года в Белграде и Загребе, в Европе, возможно, появился бы третий путь, определенная версия «социализма с человеческим лицом». Действительно, если бы все они присоединились к Европе в другое время, экономическое неравенство и культурный скептицизм оказались бы, пожалуй, менее выраженными; и если мы продолжим на мгновение эту фантазию, заключающуюся в принятии желаемого за действительное, другие могли бы последовать этому примеру, если бы они сделали подобный выбор, даже сам Советский Союз, быть может, смог бы осуществить часть обещаний периода оттепели. (Я знаю, что мои доводы ошибочны и антинаучны, они правдоподобны только в рамках ностальгической дискуссии, в российском контексте некоторые хотели бы распространить это «если» на еще более отдаленное прошлое: если бы только Февральская революция одержала победу, а Ленин был бы арестован как немецкий шпион, если бы только свободный Новгород не был захвачен Московией и т. д.)