Будущее ностальгии

Идеалы Центральной Европы, продвижение которых обрело второе дыхание после событий 1968 года в Праге, стали попыткой выхода за пределы бинарной оппозиции Востока и Запада, с целью сделать железный занавес чуть менее прочным и чуть более податливым, по крайней мере в мечтах[584]. Восточная Европа реально существует, в то время как Центральная Европа, по словам Тимоти Гартона-Эша, существует лишь в качестве гипотетической возможности[585]. Центральная Европа была территорией малых народов между Германией и Россией, которая оказалась включена в аналогичный исторический процесс культурных подъемов и военных поражений: от конца Империи Габсбургов до эпохи послевоенного коммунизма. Чемпионами Центральной Европы после 1968 года были чешские, венгерские и польские писатели-диссиденты, оппозиционные историки и активисты. Конрад называл «центральную Европу» «полицентричной» и «многополярной»; это не просто политическая организация, но особое мировоззрение, характеризующееся рациональной, антиутопической позицией и моральной оппозицией Системе, которую писатель называет «антиполитикой». По словам Гавела, Центральная Европа представляла собой «идеал демократической Европы как дружелюбное сообщество свободных и независимых народов». Центральная Европа была мыслительной конструкцией, трансгеографической идеей, «химерой», которая тем не менее сыграла важную роль в политических событиях 1980‑х годов. По мнению Конрада, по отношению к действительности это явление было «мыслительным, а не воинственным». В некотором смысле концепция Центральной Европы основывалась на тех же аргументах, что и идеалы самой Европы, которые получили развитие после тридцатилетней войны: толерантность, отказ от насилия, права человека.

«Центральную Европу» не следует путать с немецкой экспансионистской концепцией Миттельойропа — это ошибка, которую совершают многие националисты. От Томаса Масарика до Чеслава Милоша, современные пророки Центральной Европы, на самом деле, программно противостоят концепции Миттельойропа[586]. Миттельойропа была проектом социального дарвинизма и расовых теорий, оправдывающих экспансию Германии на Восток. «Центральная Европа» Масарика была основана на идеалах гуманизма, прямо противоположных социальному дарвинизму. Проект Миттельойропа был укоренен в сельском пространстве, lebensraum[587] расширенного национального государства; «Центральная Европа» — транснациональное образование, основанное на гражданской идеологии свободного города. Наконец, Миттельойропа являлась экспансионистским проектом, тогда как Центральная Европа, хотя и не без предрассудков и исключений, все же несет идеологию освобождения, разработанную в противовес советской власти. В идеале образ Центральной Европы вовсе не должен был становиться центристским; скорее, по словам Милоша, они отчетливо осознавали свою маргинальность, существуя на «полях Европы». Иронические пропагандисты этой идеологии мечтали о маргинализации границ и сомневались в гнетущей неизбежности железного занавеса.

«Центральная Европа» была утопической и ностальгической мечтой о «третьем пути» — гиперевропейском[588]. Она вытеснила более раннюю программу Пражской весны — идеологию «социализма с человеческим лицом». По крайней мере, в чешском варианте слово «социализм» исчезло из программы Хартии 77[589]; Гавел и философ Патока выступали за «параллельную структуру» и серые зоны антиполитического существования, живущие не по лжи внутри самой системы. Это напоминает проект 1960‑х годов Герберта Маркузе, заключавшийся в создании «зон, свободных от репрессий» в буржуазном обществе, которые будут представлять собой альтернативное контркультурное общественное пространство[590]. Эта диссидентская мечта о Центральной Европе отнюдь не панъевропейская; скорее, она была прозападной. Не до конца понимая специфику культурных войн на Западе, восточно-центрально-европейские диссиденты радостно восприняли как американскую, так и западноевропейскую контркультуру 1960‑х годов, а также абстрактную и идеалистическую мечту Джефферсона об американской либеральной демократии[591]. Реальная Америка, которая породила черные списки, маккартизм и изоляционистскую политику, оставалась здесь практически неизвестной и считалась привычным продуктом советской пропаганды. «Битлз» и Фрэнк Заппа тем не менее были почетными центрально-европейцами.