Читаем Будущее ностальгии полностью

«Если Георгий Победоносец на гербе Москвы — Георгий, который убивает змея, петербургский герой — это Медный всадник, который не убивает дьявола, а, наоборот, находит в нем утешение и поддержку», — пишет Михаил Кураев в своем «Путешествии из Ленинграда в Санкт-Петербург» (1996)[414]. Петербург выступает как внутренний угнетатель России, который соблазнил ее многими западными штучками, от петровских реформ до «Тампакса». По его мнению, змей, поддерживающий копыта Медного всадника, стал демоническим покровителем города.

Подобные обреченные высказывания не слишком оригинальны; эти слова возвращают нас к последним годам дореволюционного Петербурга. Проклятие первой супруги Петра Великого было повторено многими писателями Серебряного века. В 1918 году Д. Аркин[415] опубликовал книгу «Град Обреченный», в которой провозглашается Петербург воплощением «Сатанинской России» в противовес «Святой Руси». С этой точки зрения каждый конный памятник Петербурга символизирует одного из всадников апокалипсиса. Точно так же один современный философ описывает Москву как «город-феникс», возрожденный из пепла, поистине русский город с родной душой и почвой. Петербург выступает как «вавилонская блудница», «носитель цивилизации — "энтропийный вампир культуры", или город-цивилизатор, ждущий Окончательного Приговора»[416]. Если петербургская традиция является сатанинской аберрацией русской культуры, то придется вычеркнуть из русского канона большинство произведений русской литературы — от Ломоносова, Державина, Пушкина и Гоголя до Ахматовой, Мандельштама, Бродского. «Вавилонская блудница» вскормила большую часть представителей светской культуры России.

Вместе с тем точку зрения Кураева нельзя просто отбросить как нечто эксцентричное. Кураев говорит, что он всегда считал себя ленинградцем и ни за что не пожелал бы родиться в другом городе. «Ленинград» для него не город Ленина, а город-герой, который пережил блокаду, поэтому быть ленинградцем для него большая честь; Кураев призывает к заботе о ленинградской интеллигенции и пенсионерах, пожилых женщинах, которых он встречает на улицах города, и критикует отсутствие социальных услуг и уважения к ветеранам. Предельная горечь и ярость превращают его социальную критику в апокалиптическое проклятие. Более того, русское апокалиптическое мышление часто идет рука об руку с ксенофобией. Не в местной политике и не в советском наследии горожане видят причину удручающего положения городских дел, а в некоем метафизическом противнике. И если духовность сопровождается эпитетом «русская», то зло должно быть чужеземным или, что еще хуже, — русским, маскирующимся под иностранное, или иностранным, маскирующимся под русское.

Посланец западного зла происходит из «ближнего зарубежья» и находит свое банальное, но ничуть не менее дьявольское, воплощение в группе эстонцев. Писатель ведет эстонских захватчиков, подобно русскому герою Ивану Сусанину, и оставляет врага на полпути, заявляя о своей самодовольности: «Это конец истории об "убогом чухонце", который возвращается на наши болота в плаще от Хьюго Босса».

Единственный свет в конце туннеля — в допетербургском прошлом России.

Писателю хотелось бы вернуться к типажу «тишайшего» царя Алексея Михайловича, каким его описывают недавние исторические исследования. Это будет своего рода возвратом будущего совершенного времени к plusquamperfectum[417].

При более внимательном рассмотрении автор обнаружил бы, что Алексей Михайлович был своего рода западником, хотя он был ближе к полякам-католикам и украинской культуре эпохи барокко, чем к северным протестантам.

Путешествие из Ленинграда в Петербург — это путешествие в пустоту и печаль. В конце концов, в этой беспощадной демагогии тонет важная составляющая социальной критики, которая представляет собой своеобразное сочетание русской философии и советской озлобленности. Как это ни парадоксально, за ностальгией по допетровской России стоит тоска автора по его собственному ленинградскому бытию. Это антипетербургское путешествие поучительно; это показывает, что оголтелый поиск петербургских корней может привести к искоренению города в целом — не в буквальном, а в «буквенном» смысле[418]. В петербургском мифе различия между природой и культурой, географией и историей неизбежно остаются размытыми.

Однако апокалиптический и озлобленный Кураев утилизирует ключевые черты петербургской идентичности: его пресловутую европейскость и этническую толерантность. Пока Кураев предлагает гипотетическую версию истории, в которой Алексей Михайлович, а не Петр, был бы великим царем, и поэтому Петербург никогда бы не был создан, группа новых петербургских археологов предложила другую виртуальную историю, которая доказывает неизбежность Петербурга и представляет собой самое фантастическое и убедительное оправдание потенциального будущего Петербурга как города-государства. И те и другие ностальгируют, но по-разному.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»

Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами
Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами

Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС. Дэвид Эдмондс — режиссер-документалист, Джон Айдиноу — писатель, интервьюер и ведущий программ, тоже преимущественно документальных.

Джон Айдиноу , Дэвид Эдмондс

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Политэкономия соцреализма
Политэкономия соцреализма

Если до революции социализм был прежде всего экономическим проектом, а в революционной культуре – политическим, то в сталинизме он стал проектом сугубо репрезентационным. В новой книге известного исследователя сталинской культуры Евгения Добренко соцреализм рассматривается как важнейшая социально–политическая институция сталинизма – фабрика по производству «реального социализма». Сводя вместе советский исторический опыт и искусство, которое его «отражало в революционном развитии», обращаясь к романам и фильмам, поэмам и пьесам, живописи и фотографии, архитектуре и градостроительным проектам, почтовым маркам и школьным учебникам, организации московских парков и популярной географии сталинской эпохи, автор рассматривает репрезентационные стратегии сталинизма и показывает, как из социалистического реализма рождался «реальный социализм».

Евгений Александрович Добренко , Евгений Добренко

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология