Будущее ностальгии

Люди лениво потянулись толпой из парка к набережной Невы, пересекая Дворцовую площадь, где то ли начиналась, то ли заканчивалась небольшая рейв-вечеринка — было не разобрать. Мы снова оказались в свободно плывущей толпе, ожидавшей полуночного зрелища. По мере приближения означенного часа поднимался лишь уровень волнения, но не мосты. Не свет фейерверков, а сияние Луны пробивалось сквозь облака. Прошло полчаса. Затем час. Люди весело ворчали, сверяли информацию. Каждый из них узнал о многообещающем ночном мероприятии из заслуживающих доверия средств массовой информации. Может быть, мосты потребовали ремонта? А фейерверк просто задержали из-за временных технических проблем? Кто-то оптимистично предположил, что не стоит терять надежду и что мосты вот-вот разведут. Мы просто должны были сконцентрироваться и ждать большого сюрприза. Так мы и поступили.

Еще полчаса прошло в атмосфере распространения слухов и перешептывания. Но единственным сюрпризом оказалось то, что никакого сюрприза не происходило. Люди в толпе с одухотворенным видом взирали на знакомые петербургские фасады, пылающие в запоздалых сумерках — в лучах заходящего солнца, — высматривая немного тревожные отражения в водах Невы. Все были невероятно дружелюбны, слегка опьянены этой ночью, оставшейся без приключений. Общее чувство юмора объединяло рейверов и не-рейверов. Тихий провал петербургских властей только подчеркнул неорганизованное зрелище — вид самой природы. И никакого стеба не требовалось для искупления вины. Мы пережили еще одно ироническое прозрение — в петербургском стиле. Не было никаких фейерверков, стояла самая обыкновенная белая ночь, и туман иллюзий витал над болотами.

Свободный остров Петербург

Если культура в Петербурге превратилась во вторую природу, сама природа оказалась основательно мифологизированной. Aurora borealis, или северное сияние, рассматривается как виновник двоемыслия и пристрастия петербуржцев к эзотерике. Невские наводнения создают постоянную напряженность и вызывают драматический конфликт между хаосом и космосом буквально каждый раз, как происходят. Любая попытка укротить природу становится поводом для мифотворчества. Так, к примеру, печально известное сооружение дамбы для предотвращения наводнений во времена Брежнева[405] рассматривалось как провал советской концепции победы над природой. В результате нарушения городского микроклимата петербуржцы, как говорят, переносят особые бактерии, которые передаются иностранцам и приезжим. Ленинградцы и петербуржцы и все те, кто осмеливается остаться в городе на какое-то время, развивают иммунитет. (Лично мой иммунитет пошатнулся, но все еще держится.) Новейшая легенда о петербургской природе, впрочем куда более перспективная и совершенно невероятная: под Александрийским столпом находится природное месторождение нефти. Как партизаны в годы войны, петербуржцы сохраняют свою тайну. Когда город станет независимым от Москвы, Александровская колонна может быть снята, и нефть поможет городу построить светлое будущее. Может быть, именно на это намекали участники карнавала, когда перевязывали Александровскую колонну воздушными шариками в форме колбасы?

Мечта о «свободном Петербурге» была в значительной степени реакцией на советскую историю города. В конце 1980‑х годов эта мечта была основана на альтернативной археологии Петербурга в Ленинграде и на менталитете системы неофициальной культуры, которая культивировала отчужденное существование, параллельное советской системе. В политическом плане идея «свободного Петербурга» восходит к экологическим и культурным демонстрациям периода раннего демократического движения 1980‑х годов. Вот несколько идеалистическое определение петербургской идентичности, данное одним из современных журналистов: «уважение к закону, терпимость к различным этническим и религиозным группам, нормальный европейский менталитет, характеризующийся умеренным, рациональным и цивилизованным поведением, а также чувством юмора». Как это ни парадоксально, новая идентичность бывшей столицы Российской империи представлена как осознанно антиимперская и антинационалистическая. Объяснение этого феномена кроется непосредственно в истории переименования Ленинграда в Санкт-Петербург.

Ленинград стал Санкт-Петербургом накануне августовского путча 1991 года и распада Советского Союза. В мае 1991 года жителям города предложили принять участие в референдуме и проголосовать одновременно за три имени: «Ельцин, Собчак, Петербург», таким образом, связав новое имя с демократической платформой[406]. В Петербурге «Демократический фронт» выиграл, набрав подавляющее большинство голосов, и город представил единый фронт против так называемого Государственного комитета по чрезвычайному положению — организаторов путча. Десять тысяч человек вышли на улицы. Таким образом, миф о новом Санкт-Петербурге связан не с монархическим возрождением, а с демократическим движением в России.