Брокен-Харбор

Мне хочется верить, что я отверг предложение Квигли по другой причине. Знаю, многие приняли бы как данность, что мое эго просто не позволило бы мне провести остаток карьеры, бегая по его свистку и учась заваривать ему кофе по его вкусу. Я до сих пор надеюсь убедить себя, что отказался, потому что хотел поступить правильно.

— Договариваться с тобой я не буду, даже если ты взрывчаткой меня обвяжешь, — сказал я.

Квигли отшатнулся, но так просто сдаваться был не намерен. Цель была так близка, что он практически истекал слюной.

— Не говорите того, о чем можете пожалеть, детектив Кеннеди. Никому не обязательно знать, где эта улика была ночью. Со своей бабенкой ты разберешься, так что она слова не скажет. Курран, если у него есть хоть капля ума, — тоже. Улика отправится прямиков в хранилище, будто ничего не произошло. — Он покачал бумажным пакетиком, я услышал сухой шорох ногтя. — Это будет наш маленький секрет. Подумай хорошенько, прежде чем хамить.

— Тут и думать не о чем.

Квигли прислонился к перилам.

— Я скажу тебе кое-что, Кеннеди. — Его тон изменился, от приторного дружелюбия не осталось и следа. — Я знал, что ты завалишь это дело, еще во вторник, с той самой секунды, когда ты вернулся от главного инспектора. Ты же всегда считал себя особенным, да? Мистер Совершенство, ни на шаг не отступал от правил. И посмотри на себя сейчас. — Снова эта ухмылка, на этот раз почти злобный оскал, который Квигли уже не трудился скрывать. — Я бы хотел узнать только одно: что заставило тебя переступить черту? Неужели ты был святошей так долго, что вообразил, будто тебе что угодно сойдет с рук — ведь никто не заподозрит великого Снайпера Кеннеди?

Значит, этим субботним утром Квигли пришел в контору не затем, чтобы нагружать отчетами моих летунов, а исключительно ради того, чтобы не упустить момент моего падения.

— Я просто хотел тебя порадовать, старина. И, похоже, у меня это получилось.

— Ты всегда держал меня за идиота. Давайте все постебемся над Квигли, ведь этот тупой осел даже ничего не поймет. Ну давай, скажи: если ты герой, а я дурак, то как вышло, что ты сейчас по уши в дерьме, а я с самого начала знал, что так и будет?

Он ошибался, я никогда его не недооценивал. Я знал, что у Квигли есть единственный талант — чутье, как у гиены, инстинкт, который ведет его, сопящего и истекающего слюной, к нервным подозреваемым, напуганным свидетелям, робким новичкам — ко всему уязвимому, пахнущему кровью.

А я ошибся, полагая, что к этой категории не отношусь. После стольких лет нескончаемых, мучительных сеансов у психотерапевта и тщательного контроля за каждым своим движением, словом и мыслью я был уверен, что раны затянулись, переломы срослись, а кровь смыта. Я знал, что заслужил спокойную жизнь. Я нисколько не сомневался, что мне ничего не угрожает.

Стоило О’Келли произнести «Брокен-Харбор», и все бледные шрамы в моем сознании вспыхнули, как огни маяка, и я шел на их ослепительный свет, шел от той секунды до этой послушно, словно домашняя скотина. Работая над этим делом, я сиял, будто Конор Бреннан на той темной дороге — яркий сигнал для всех хищников и падальщиков в округе.

— Квигли, ты не дурак. Ты позорище. Я мог бы лажать ежечасно до самой пенсии и все равно был бы лучше тебя. Мне стыдно служить с тобой в одном отделе.

— Значит, тебе повезло — долго терпеть меня тебе не придется. Достаточно будет показать главному инспектору вот это.

— Я сам ему покажу, — сказал я и потянулся к пакету, но Квигли резко отдернул руку, чопорно поджал губы и задумался, покачивая пакетом, зажатым между большим и указательным пальцами.

— Не уверен, стоит ли его тебе отдавать. Откуда я знаю, где он окажется?

— Меня тошнит от тебя, — сказал я, переведя дыхание.

Квигли насупился, но, глянув мне в лицо, предпочел со мной не связываться и уронил пакет мне на ладонь, словно он грязный.

— Я подробно доложу обо всем в отчете, — проинформировал он меня. — В самое ближайшее время.

— Давай. Только держись от меня подальше. — Я сунул пакет в карман и ушел.

* * *

Я поднялся на верхний этаж, заперся в туалетной кабинке и прижался лбом к холодной пластиковой двери. Мысли были скользкими и опасными, словно гололед, и я никак не мог найти опоры, с каждым шагом рискуя сорваться в ледяную воду. Когда руки наконец перестали трястись, я открыл дверь и пошел вниз, в следственную комнату.

Там было жарко натоплено и шумно: летуны отвечали на звонки, отмечали последние сведения на доске, заваривали себе кофе, смеялись над пошлыми шутками и спорили насчет рисунка кровавых брызг. От всей этой энергии у меня закружилась голова; я шел через комнату, чувствуя, что ноги могут подкоситься в любую секунду.

Ричи, закатав рукава рубашки, сидел за своим столом и перебирал отчеты. Я бросил мокрое пальто на спинку стула, наклонился к Ричи и тихо сказал:

— Сейчас мы возьмем по нескольку листов и выйдем — быстро, словно торопимся, но без лишнего шума. Пошли.

Он уставился на меня — глаза были красные, и выглядел он паршиво, — потом кивнул, взял стопку отчетов и встал из-за стола.