Упал он меньше чем в десяти футах от Ба-Ри. Несколько мгновений щенок ошарашенно глядел на бьющуюся гору перьев, не вполне понимая, что ему все-таки попалась пища. Напанао уже умирал, но еще бил крыльями в агонии. Ба-Ри украдкой приподнялся – и спустя секунду, которая потребовалась, чтобы собрать оставшиеся силы, накинулся на него. Его зубы вонзились рябчику в грудь – и только тогда он заметил Секусо. Горностай ослабил хватку на горле рябчика, и его бешеные красные глазки на одно-единственное мгновение заглянули в глаза Ба-Ри. Слишком большой, такого не убьешь, и горностай лишь взвизгнул от ярости и исчез. Крылья Напанао обмякли, биение жизни покинуло его тело. Птица была мертва. Ба-Ри подержал ее еще немного, пока не удостоверился в этом. А потом начался пир.
Секусо, обуянный жаждой убийства, вертелся поблизости, шнырял то там, то сям, но держался от Ба-Ри на расстоянии полудесятка футов, не ближе. Глаза у него еще сильнее покраснели. Он то и дело резко взвизгивал от злости. Никогда еще он так не злился! Да чтобы у него прямо из-под носа украли жирного рябчика – такого конфуза с ним еще не случалось. Секусо хотел броситься на Ба-Ри, вцепиться ему в горло. Но горностай был слишком хорошим стратегом, чтобы решиться на такое, слишком хорошим Наполеоном, чтобы самому бежать навстречу своему Ватерлоо. С совой он бы схватился и даже, возможно, дал бы бой своей старшей сестре и злейшему врагу норке. Но в Ба-Ри Секусо распознал волчью породу – и давал волю гневу лишь на безопасном расстоянии. Через некоторое время он совладал с собой и отправился охотиться на кого-нибудь другого.
Ба-Ри съел треть рябчика, а оставшиеся две трети старательно спрятал у подножия толстой сосны. Потом побежал к ручью попить. Мир заиграл для него новыми красками. Ведь способность быть счастливым во многом зависит от того, как сильно ты настрадался. Несчастья и невезение – мера счастья и везения в грядущем. Так было и у Ба-Ри. Двое суток назад набитый живот обрадовал бы его в десять раз меньше, чем сейчас. Тогда он тосковал в основном по матери. А с тех пор в его жизни появилась тоска куда более сильная – по пище. В каком-то смысле ему повезло, что он едва не умер от голода и усталости, поскольку этот опыт сделал его мужчиной – или, если угодно, полупсом-полуволком. Он еще долго будет скучать по матери. Но больше никогда не станет горевать по ней так, как горевал вчера и позавчера.
Днем Ба-Ри хорошенько поспал возле своего схрона. Затем он откопал рябчика и поужинал. Когда настала его четвертая одинокая ночь, он уже не стал прятаться, как раньше. Почему-то его охватило радостное возбуждение, одолело любопытство. При лунном свете, под звездами он подобрался к краю леса и вышел на пожарище. И вслушался в дальний зов волчьей стаи на охоте, пробуждавший в нем незнакомый трепет. Вслушался в призрачное «у-ху-ху» сов – и уже не дрожал от страха. Звуки и паузы обрели для него новый, важный смысл.
Целый день и целую ночь Ба-Ри не отходил далеко от схрона. А когда догрыз последнюю косточку, двинулся дальше. Он оказался в землях, где пропитание перестало быть для него самой насущной задачей. Это была страна рысей, а где рыси, там и зайцы в изобилии. Когда поголовье зайцев редеет, рысь находит себе охотничьи угодья получше и переселяется туда. Поскольку беляк плодится все лето напролет, Ба-Ри очутился в краю изобилия. Ловить и убивать зайчат было для него проще простого. Целую неделю он отъедался и с каждым днем становился все крупнее и сильнее. Но все это время неуемная тяга к перемене мест гнала его вперед – он не утратил надежды найти свой дом и мать и продолжал двигаться на северо-восток.
И угодил прямиком в земли, где ставил свои ловушки полукровка Пьеро.
Еще два года назад Пьеро считал себя одним из самых везучих людей во всей округе. Это было до